— Что ищешь? — присев рядом, шеф пришёл в ужас от количества неведомых ему предметов обихода. Каким образом все эти хирургические (то есть, кухонные) приборы попали сюда без его ведома и официальной описи, Лаватейн не знал. — Можно сбегать в супермаркет…
— Если ты туда слетаешь, будет быстрее… Опаньки. — Бесстрашно засунув руку прямо в тьму, Кайл выхватил оттуда гремящие пластмассовые миски. — Держи. Сейчас творить будем.
— Я могу сотворить яичницу и какой-нибудь обед, но выпечкой не… — Миски оказались набиты чем-то ещё, и закончить предложение без мата ему не удалось. — Ты меня убить пытаешься?!
— О, чугунная сковородка, — ухмыльнулся Кайл. — Я и не заметил.
— Всё ты видел, недоумок…
Разобравшись с утварью и вывалив на узкий столик всё, что они нашли, парни с пятой попытки облачили друг друга в ослепительно яркие фартуки, разогнулись после состояния безудержного смеха и принялись колдовать над едой.
— Только не трогай яйца, — попросил Кайл, зависая в телефоне. — Сейчас, Полина где-то кидала мне этот рецепт… Раз у нас есть какао, можно сделать шоколадное печенье.
— Это то, которое ты всё время жрёшь? — вежливо уточнил Хоук.
— Ага. Так, стоп, это что за звук? Ты всё-таки потрогал яйца?
— Я тебе не нанимался, хочу и трогаю, — пробормотал шеф. Оторвавшись от поисков, Кайл вскинул голову, но не увидел картины разрушения — Хоук вполне цивильно отделял белки от желтков с лицом профессионала. Потом он с неожиданной ненавистью добавил: — Как меня достали эти яйца… Каждое утро одно и то же…
— Женись, — посоветовал Кайл. — Может, Эндж избавит тебя от возможности беспробудно жрать одну яичницу.
Рецепт требовал смешать масло с сахарной пудрой. Пудра-то была, точь-в-точь в том количестве, которое им было нужно, а масло пришлось искать в старом холодильнике. Если опустить тот факт, что холодильник открывали минут десять, не стесняясь в выражениях и подставляя друг другу недружелюбно настроенное плечо, всё равно ситуация выглядела проблемной — масло замёрзло до состояния ледышки.
— Вот это кирпичик, — заметил Лаватейн, взвешивая брусок в левой руке. — Его придётся растопить.
— Топи, — рассеянно сказал Кайл, склонившись над самой большой миской. — Мать моя женщина, тут явно кто-то пожил.
Проигнорировав его беседу с обитателями миски, Хоук подошёл сзади и, оттянув ворот футболки Кайла, приложил туда упакованное масло. Фабиан заорал и грохнул миску.
— Это-то за что? — выдирая из рук шефа злополучный брусочек, прошипел он.
— За «крылатую истеричку», — широко улыбнулся Хоук. — Работаем, работаем…
***
Младшее поколение терпеливо ждало чуда в соседнем помещении, заинтригованно помалкивая и изредка порываясь протереть пыль. Вскоре у Энджел пропал запал к чистке всего и вся, Эйден устал перерабатывать все шутки мира под Шона, а последний и вовсе заснул, как будто это не он поставил на уши всю организацию.
Взрыв истерического хохота, перемежающегося нервными всхлипами, всё-таки его разбудил.
— Чем они там заняты? — нахмурился Шон. — Мы, значит, страдаем…
— Ничем приличным, судя по всему, что я слышала, — отозвалась Энджел, некоторое время дежурившая в коридоре. По правилам самостоятельной кухни, она должна была приготовить огнетушитель — на тот случай, если у поваров что-то выйдет из-под контроля. — Лучше тебе не знать.
— Пойду проверю, — вызвался Шон, хотя ранее не собирался вставать с дивана и смотреть на этот страшный мир под каким-либо углом. Покинув кабинет, он выбрался наружу и увидел остальных прямо в коридоре. Опершись на закрытую дверь кухни, Кайл и Хоук то ли смеялись, то ли плакали, то ли призывали Сатану, через равные промежутки времени затихая, пиная друг друга локтем и опять взрываясь хохотом.
Подождав, пока они более-менее угомонятся, Шон трагично произнёс:
— Я даже не буду спрашивать, откуда эти чудовищные фартуки, но какого ж хрена вы так шумите?
— Ты когда-нибудь видел… — задыхаясь, начал шеф, но его перебили:
— Чёртово тесто! — разразился проклятиями Кайл, взмахивая телефоном. — Тут написано — «скатайте колбаску…» Блин… вот задница… я не смогу это закончить…
— Что вы делаете? — заинтересовался Ламберт.
— Шоколадное печенье, — отчитался Хоук. — Никому не говори.
— «Скатайте колбаску из получившейся коричневой массы и положите её в холодильник на полчаса…» — Кайл справился с очередным приступом кулинарной истерики и вкрадчиво произнёс: — Глядя на результат, я могу с уверенностью сказать, что мы готовим какое-то дерьмо…
Шон не смог дождаться продолжения: по его собственному определению, сразу после этой фразы они заржали так, будто убегали от самого страшного в мире монстра, и от силы, звучности и громкости смеха зависела жизнь как минимум миллиона невинных детей. Даже когда он закрыл дверь и спрятался под подушку, в ушах звенело от услышанного извержения вулкана.
«Они смеются… даже сейчас», — неожиданно для самого себя подумал Ламберт и улыбнулся в подушку.
***
— Прошло полчаса, — намекнул Хоук. — Раз уж ты великий пекарь, доставай тесто обратно.
— Прошло двадцать девять минут, — заартачился Кайл. — Может, ты хочешь научиться тайному мастерству? Не достанешь сам?
— Я это в руках держать не буду.
— Нам это жрать придётся, если ты не забыл.
— Можно отдать остальным и сказать, что мы не голодны.
— Я бы посмотрел на их лица, если бы они видели тонкости самого процесса.
Посмотрев друг на друга, они хором протянули: «колба-аска» и бессильно откинулись к стене. Ещё хоть один акт речи, приводящий к хохоту, и мышцы лица окончательно откажутся работать.
— Ну, давай, — как ни в чём не бывало сказал Кайл. — Ты старше, ты умнее, давай, пожалуйста…
— Вот теперь я и старше, и умнее! — воскликнул Хоук. — А как яйца бить, так нельзя?
— Ты Первый, — гипнотизирующим голосом настаивал Фабиан. — Ты наш шеф. Столько опасностей лежало на нашем пути, ты же не позволишь, чтобы какая-то колбаска…
— Иди и помоги мне, мы сделаем это вместе, — непреклонным голосом сказал Лаватейн.
В гробовой тишине они извлекли шоколадную колбаску, завернутую в полиэтилен, и водрузили её на стол. С перекошенным лицом Кайл принялся разворачивать плёнку, и где-то в середине процесса услышал щелчок камеры на телефоне.
— Я, — выдохнул он, — тебя, — зажмурился, сдёргивая последнюю часть плёнки, — убью.
— Я тебя тоже, любовь моя,
