Дождь, кажется, понемногу кончался.
И, кажется, наконец-то наступало утро.
* * *
Из Росцыно студенты уезжали тринадцатого октября.
Миха и Вольдемар, Иван и Димка, Серж и Колюня, Марина и Светка — они уже забрались в жёлтый ПАЗик, по самую крышу заляпанный грязью, и расселись на местах, обложившись вещами, хотя до объявленного отъезда оставалось еще минут сорок. Новый руководитель, час назад прибывший на этом самом автобусе только лишь для того, чтобы подписать все подсунутые ему бумаги, мерил шагами глубокую колею, пощипывая редкую бородёнку. Он был забавный — долговязый нескладный аспирант, отчества которого никто так и не запомнил. Чувствовалось, что он стесняется своего статуса, и боится незнакомых студентов, которые всего-то на четыре года были его моложе. Он смущался до заикания, и никак не мог заговорить с ребятами, с которыми даже познакомиться не успел, не сумел; ему проще было начать разговор с бригадиром Петровичем, жующим беломорину, или с чумазым улыбчивым водителем, или с собравшимися у совхозного автобуса местными жителями. Впрочем, и они его тоже смущали. Ему казалось, что они все посмеиваются над ним, обсуждают его молодость. Он заискивающе улыбался, встречаясь с кем-нибудь взглядом. Издалека здоровался с бабушками, подходил к дедушкам и пожимал им руки, стараясь не допустить в рукопожатии слабины. И тут же отступал, отходил в сторону, смотрел вдоль дороги, напуская на себя задумчивый и важный, как ему казалось, вид.
— Он с нашей кафедры, — сказала Марина, глядя на неуклюжего аспиранта и пальцем рисуя на пыльном стекле цветочки и сердечки. — Возможно, на следующий год поедет сюда с новой группой.
— Картошка здесь хорошая, — невпопад сказал Иван, через мутное окно заметив вставшего в отдалении Степана Михайловича. — Дюжина штук — и ведро с горкой.
— Что? — не поняла Светка.
Вовка включил приёмник. На «Маяке» играли «Самоцветы».
— Может, в картишки пока перекинемся? — предложил Серёга.
— А давай, — согласился Иван…
Они отвлеклись от игры, когда автобус, натужно рыча мотором, наконец-то тронулся с места. Иван отложил карты, посмотрел в окно. Отыскал взглядом Степана Михайловича, помахал ему рукой. Старик в ответ козырнул по-военному и почему-то погрозил пальцем.
А Ивану представилось вдруг, что провожать их у дороги собрались не живые люди, не благообразные старики и старухи, мужики и бабы, а ходячие мертвяки. Подумалось, что во всей деревне, возможно, давно не осталось ни единого настоящего человека; что каждый тут — мертвец, по-привычке, по-инерции притворяющийся живым, не знающий о случившейся собственной смерти. Даже бригадир Петрович с беломориной, даже улыбающийся Степан Михайлович — они все тут ходячие покойнички с давним долгим прошлым, но без всякого будущего. И даже чёрные от старости избы представились Ивану безнадёжно мёртвыми — в их погасших серых окнах ничего не отражалось, только пустота и унылая безнадёжность.
Он отвернулся, испугавшись.
— Послезавтра на учёбу, — напомнил всем Димка.
Автобус взревел на крутом повороте, по глубокой размякшей колее выбираясь из тихой деревни. Содрогаясь железным телом и заметно рыская из стороны в сторону, перемешивая колёсами плодородную грязь, он упрямо тащил своих пассажиров в шумный уютный город.
