вера в правду. Вера в большую, глубокую правду нашей борьбы.
Дарья Феоктистовна говорила ровным тихим голосом. И потому, наверное, такие высокие слова не должны были нагибаться, чтобы войти в эту скромную квартиру, где обитала совесть.
— Совесть — это вера человека в правду, которая его действиями претворяется в жизнь... Обязательно действиями: потому что от веры в правду до борьбы за нее — большая дистанция! Когда человек знает, что борьба за правду быстро и легко принесет успех, ему не нужно много силы и мужества, чтобы бороться. Но такой небольшой борьбе и цена небольшая, — говорила Дарья Феоктистовна Григорию. И перед ней вставали ее партизанские годы, ее боевая молодость, шли годы заключения.
— А вот если человек почти лишен надежды на победу, но все же борется за нее, если он умеет одержать победу над собой, над своими сомнениями, слабостями, трусостью, вот тогда он Человек. Тут уже не просто борьба. Тут битва за правду. И там, в заключении, мы могли погибнуть, многие погибли, но оставшимся в живых они передавали свою жажду жить и бороться за правду.
Дарья Феоктистовна задумалась:
— Совесть — это чувство долга. Долга перед собой и перед Родиной. И только действиями, только ежедневными делами можно доказать свою верность ей. Это как счастье первой тропы...
...Уже вдали от Свердловска Григорий много раз вспоминал этот разговор.
Григорий начал переписываться с Дарьей Феоктистовной, получал от нее ободряющие, ласковые письма. А однажды получил и фотографию. Он сразу узнал ее белые волосы, запавшие щеки, ласковые материнские глаза.
В чем смысл жизни
Уже два месяца как в многотиражке было напечатано сообщение о диспуте «В чем смысл жизни молодого человека нашего времени?» Строителям были розданы вопросники, составленные трестовским комитетом комсомола.
У Григория в кармане лежал присланный кем-то на адрес комитета комсомола заполненный вопросник. Пока один. Не знал Григорий, что его прислала в комитет Элла, которая сейчас дни и ночи проводила около своего тяжело больного малыша.
Григорий вынул листок и в который раз стал его перечитывать:
«Дорогой товарищ! Подумай над этими вопросами и прими участие в диспуте!
1. Что ты считаешь главным в своей жизни?
Суметь изменить все в самой себе!
2. Что по-твоему, требуется человеку, чтобы считать себя счастливым?
Очень многое. Основное — быть хорошим специалистом, знать, что нужна людям, и верить в то, что ты нужна тому, кого любишь.
3. Что приносит высшее счастье человеку: материальные блага, уют, любовь или общественная борьба, творческий труд? Как быть, если одно противоречит другому?
Творческий труд. Любовь. И общественная работа приносит высшее счастье, если она поднимает душу и если она не в ущерб».
«Чему?» — подумал Григорий и продолжал перечитывать вопросы и ответы.
«4. Правильно ли иные говорят: «В работе, в общественной жизни у меня все хорошо, а вот личного счастья нет»?
Это правда. И от нее не уйти.
5. Насколько, по-твоему, верны слова песни «Счастье жизни — любить — больше радости нет»?
Смотря что и кого любить. А вообще любить жизнь — хорошо, и особенно хорошо любить людей. Они этого стоят.
6. Какая, по-твоему, разница между счастьем, смыслом и целью жизни?
Никакой. Для меня они сливаются воедино.
7. У всех ли людей имеется смысл жизни?
Не знаю. Кажется, нет.
8. В чем разница между смыслом жизни советского человека и человека капиталистического общества?
У нас один за всех. А у них все против всех.
9. Прав ли человек, если находит смысл жизни в том, чтобы лишь самому хорошо работалось, и проходит мимо недостатков в работе других?
Нет! Не прав.
10. Какая, по-твоему, разница между смыслом жизни и идеалом? Как ты борешься за свой идеал?
Идеал — это, наверно, и есть смысл жизни. К нему стремишься. Всей силой души хочу быть достойной своего жизненного идеала.
11. Видишь ли ты высший смысл жизни в гладком ее течении или он в борьбе? Можно ли говорить о суровом счастье?
Можно. Настоящее счастье всегда сурово. Оно проходит сквозь испытания».
...В назначенные часы клуб был полон. Юрий, Григорий, Люда и Клим сидели в президиуме.
— Товарищи, — обратился к залу Григорий, — никого вызывать я не буду. Если желающих выступать не найдется, будет фильм. Тот, кому захочется высказаться, пусть выходит на трибуну, или к столу президиума, или к сцене, или пусть говорит с места. Если выступающий захочет, может назвать свою фамилию, если нет, то пусть не называет. Нам важна не фамилия человека, а его мысли.
— А что вы сами, Григорий Николаевич, называете совестью? — крикнул кто-то из задних рядов.
— Совестью?.. — Григорий задумался.
Стало тихо. Знали его: умел стоять за правду. Потому и любили. На последней шелеховской комсомольской конференции Григорий, критикуя Зиновия, бросил ему в лицо: «Если я сказал о тебе неправду, выступи. Но мои свидетели и правда, и эти ребята, и твоя сконфуженность». Так еще никто с Зиновием не говорил.
Зал напряженно ждал. В задних рядах привстали.
— Совестью? — Григорий набрал в легкие побольше воздуха. — Совесть — это вера в правду. Но одной веры мало. Совесть — это вера в правду и борьба за эту правду! Так я понимаю...
Воцарилась тишина. Потом в зале начали шептаться. Никто не просил слова. Каждая секунда делала паузу все более нестерпимой.
— Гриша, — зашептала Люда, — опозоримся... Народ молчит...
— Не опозоримся, — успокоил он ее. — Подожди. Пойдет сейчас народ.
Задние ряды зашевелились. Оттуда враскачку вышел плечистый парень с русой кудлатой головой. Поднялся на сцену.
— Мне трибуна ни к чему. Я на два слова. Так вот, проблема номер один — творческий труд. Проблема номер два — это проблема морали, — и он покинул сцену.
Кое-где раздались смешки. Неловкость не рассеивалась. Григорий уже хотел попросить Люду или Клима выступить для «затравки».
— Можно мне слово? — краснощекий круглый парень, напоминающий колобок, выкатился из рядов, взошел на трибуну и зарумянился.
Сходство с колобком усилилось. Коричневая ковбойка казалась хорошо пропеченной корочкой.
— Я вот считаю, что смысл жизни — здоровье. Если я здоров, значит я счастлив, потому что работаю, потому что создаю условия для счастья других. А что такое больной человек? Больной — самый несчастный человек! Я содрогаюсь при мысли, что могу оказаться больным. Знаю, погибнуть мне не дадут. Но какая жалость будет надо мной витать! Я в каждой улыбке буду ее чувствовать. А больной практически никому не нужен. Человеческая порядочность не позволяет бросить его. Но как страшно: слушать утешения и знать, что ты людям в тягость.
— К чему ты это, бублик милый? — крикнул кто-то.
— К тому, чтобы мы получше питались. Тогда в здоровом теле будет здоровый дух. Тогда здоровый
