Метрах в 80 от стены монгольские стрельцы (не в линейку, а, чтобы не мешать новым потокам атакующим, один за другим и в шахматном порядке) установили ростовые щиты с бойницами и, прикрываясь ими, начали посылать стрелу за стрелой в защитников крепости. Вот уже волна атакующих начинает захлестывать вершину частокола, кажется, вот-вот и она перехлестнет ее. Я уже был готов послать за своим резервом — моей спешенной кавалерией, но здесь открылись окна башен и началось открытое «избиение младенцев». Почувствовав слабину, и «сенокосилка» на стене заработала более ритмично, деловито и без истерик делая свое дело. Нападающие сыпались с 20-ти метровой высоты как горох, внизу из-за их тел начала стремительно уменьшаться высота стены. Но это как будто вообще никак не сказалось на атакующих. Какие воины! Они продолжали свой путь наверх, а из леса продолжали выходить и выходить подготовленные резервы.
В бою наступило этакое равновесие, подобное натянутой до предела леске, готовой порваться как струна при самом незначительном рывке рыбы. Кто-то должен был… Я подал свой сигнал. Застоявшиеся стрельцы из окопов нанесли свой мощнейший и хорошо подготовленный удар. Две с лишним сотни луков, казалось, безостановочно били с близкого расстояния, выкашивая целые улицы и переулки в рядах атакующих. Крепко досталось и монгольским стрелкам. Кто-то стал выхватывать их луки из мертвых рук, кто-то пытался развернуть щиты. Этих валили в первую очередь, а те, кто пытался повернуть щиты и уйти от смерти с флангов, попадал под безжалостные стрелы с фронта.
Наконец, на поле появились новые монгольские стрелки и нукеры, защищавшие их с трех сторон ростовыми щитами. Эти сразу вступили в единоборство с моими стрельцами, но те, молодцы, моментом ушли вниз и стали оттуда безнаказанно расстреливать в спину вражеских воинов, атакующих стену. Между теми, кто уже висел на стене и резервом (впервые!) образовался заметный разрыв. Людей же на стене расстреливали на выбор. Жесточайшая схватка наверху перемалывала оставшихся. Штурм захлебнулся. В это время сверху сбросили на атакующих пару бревен и леска порвалась. Почувствовав это и, думаю, больше с целью сохранить лицо нападавшие получили команду отступить, и под восторженный рев тысячи глоток моих бойцов начали спешно покидать поле битвы, а потом и просто побежали. Но сразу скажу, уйти удалость не всем. С большими потерями монголы (точнее «татары») отхлынули от стен.
Штурмовать окопы никто не спешил и мои стрельцы, еще немного порезвившись и получив команду на выход, не торопясь покинули их. Вынесли четырех убитых и было полтора десятка раненых. Но как только их отправили с санитарами, люди, как это часто бывает после смертельной опасности, стали неожиданно веселыми, говорливыми и шумными. Но я не дал им даже несколько минут выговориться и сбросить пар, сразу отправил на стену. День не закончился, и атака степняков могла повториться с минуты на минуту.
Чтобы окопами не могли воспользоваться монголы, немногочисленные опоры в них были обрушены, а проходы под стеной сразу засыпали заранее приготовленными огромными каменными глыбами, камнями поменьше и, в конце, щебнем. Справившись с этим, я передохнул пять минут и направился на другой край стены проследить за тем, как там выполнены аналогичные работы.
Боевая площадка была чуть не по щиколотку в крови. Отрубленные пальцы, руки, какие-то куски плоти, которые трудно опознать и валявшиеся без счета, внутренности и просто блевотина сгребались на лопаты и выбрасывались наружу. У стены стояли пустые ведра из-под золы и песка. Их явно не хватило. Около них катались две отрубленные головы, которые почему-то еще не успели убрать. Видно, что бой здесь кипел тяжелый. Меня встретили командиры родов войск. Я потребовал доложить о потерях. В отличие от «окопников», потери в людях на боевых площадках оказались более существенными. Убитых было не так много, немногим более шести десятков, но вот число раненых — почти полторы сотни — на мой взгляд зашкаливало. Тем не менее, по сравнению с тем слоем мертвых тел, что покрыло все поле… это была бесспорная и славная победа.
Вместе с отцами командирами я вышел к «своей» башне, где с двух сторон собралось фактически все мое воинство, за исключением оставленной на стенах сторожи. Нас встретили восторженным ревом сотни глоток и долго я не мог начать говорить. Наконец, они утихомирились, и я смог поздравить их. Но надо было еще что-то сказать, а речи толкать я, скажу честно, не очень большой мастак. А тут еще говорить надо с солидными перерывами. Дело в том, что толпа большая, задние ряды слов не слышат и те, что впереди им мои слова пересказывают по цепочке. На это им нужно давать время.
Закончил свою речь я, на мой взгляд, красиво:
— Мы должны, как солдаты Фабия…, поклясться не умереть или победить…, а вернуться только победителями и сдержать клятву…Сюда мы шли биться…Я шел биться… и Я желаю биться… И жице, то есть и жить.
Ну надо же было здесь пробиться к моей импровизированной трибуне какому-то тугоухому десятнику:
— Не понял, Михаил Игнатьевич, Яжелбицы и Ижицы, это что такое?
— Это, батя, у нас новый клич теперь такой. Означает, победить и остаться живым — не то пошутил, не то правда так понял какой-то довольно молодой сорванец.
Толпа грохнула смехом, но задние ряды причины его не уловили, переспрашивают, а им, те, что в середине, отвечают то, что до них дошло, что мол раз нет у нас никакого боевого
