— Алексей, можно Алеша.
— А я — Настя, прошу дорогого гостя к столу.
— Настена, ты не смотри, что Лешка зарделся как красна девица (Алеша сам покраснел, когда увидел как смутилась и покраснела Настя), он у нас настоящий герой, с белоказаками на фронте дрался, весь его полк побили, а он выжил.
Теперь, когда Алеша снял фуражку и сел за стол, Настя увидела его багрово-красный шрам, просвечивающий через короткие волосы и глаза ее расширились.
— Сеструха, ну что ты стоишь, подавай на стол, нам еще с Лешкой в ревком идти через два часа. А пока, давай примем по маленькой — и он бойко налил из четвертной бутыли мутноватой жидкости в два граненых стакана.
— Да я не пью, нельзя мне после ранения, доктор сказал, что тогда память ко мне точно не вернется — сказал Алеша.
— Ну как знаешь, — и матрос залпом опрокинул стакан самогона в рот.
Борщ был просто восхитителен, да еще со сметаной и ломтем свежего серого хлеба (Настя сказала, что сама пекла, как ее научила мама), мама ее умерла, отец погиб еще раньше. И еще она закончила шесть классов гимназии, пока был жив отец и Серега зарабатывал вместе с ним в мастерской, а потом отца затянуло в станок и врачи не смогли его спасти. За месяц до этого, в 1912 г Сергея призвали на флот, и, как было принято, крымских новобранцев оставляли служить на Черноморской эскадре. Но жить стало не на что, за гимназию платить — тоже, и мать и Настя занялись шитьем на дому, тем Настя и зарабатывает на жизнь и поныне, став умелой портнихой. Деньги сейчас не в ходу, заказчицы приносят продукты, да и у Сергея хороший ревкомовский паек.
Так они беседовали (Серега успел пропустить под борщ еще стакан самогона), пока в коридорчике не заскрипели половицы.
— Во, оживился Серега, — вот и подружка пожаловала.
Дверь открылась и на пороге появился высокий молодой человек в офицерской форме без погон и портупеи, опиравшийся на трость, в другой руке он держал букет цветов.
Ба-бах — грохнуло над ухом у Алеши и молодой человек упал навзничь, цветы и трость выпали из рук и в проеме двери были видны лишь начищенные до ослепительного блеска сапоги с изрядно стертыми подошвами.
— Петя, Петенька, — закричала Настя и бросилась к лежащему в коридорчике.
Алексей и матрос тоже встали из-за стола и подошли к офицеру.
— Я же, не задумываясь, стрельнул, — как увижу офицера, маузер сам в руку прыгает — пьяно бормотал Серега.
— Зверь ты, зверь и есть, — плача, ответила стоящая на коленях перед убитым Настя. Он же пришел у тебя как у старшего брата руки моей просить… Рыдая она целовала бледное лицо убитого. Стена коридорчика была вся в красно-серых ошметьях — пуля маузера попала в глаз и вынесла затылочную кость вместе с мозгом. Настя, рыдая забилась в кухоньку, когда Алеша пытался что-то сказать — все вы, красные звери, что вы творите, вам бы только убивать… Петя никого не трогал, его тоже на фронте ранило, вот он в Ялте лечился, пока вы, бешеные, санаторий из пушек вместе с больными, врачами и сестрами милосердия не расстреляли. Вы как с цепи сорвались, злые как собаки бешеные, а Петя добрый был, он стихи мне читал, поэтов Блока и Северянина. Он ведь до войны в университете учился. Читал много и знал в сто раз больше вас, темных и диких.
— Ладно, чего уж там… Потащили его за ворота. Я подмышки возьму, а ты за ноги берись, — обратился матрос к Алеше. Вдвоем они вытащили труп на улицу и положили у забора. Серега деловито обыскал карманы мундира. Достал серебряный портсигар, прочитал надпись: "Подпоручику Сенцову от нижних чинов 3 роты Сумского полка". Открыл, но вместо сигарет там оказался завернутый в батистовый платочек орден — маленький красный крестик с мечами с красной ленточкой-колодкой[11].
— Ого, золото. — матрос сунул "трофеи" в карман. А ты, обратился он к Алеше, которого только что вырвало борщом (то ли от непривычки к сытной пище, то ли от вида вывалившегося из разбитого черепа мозга — Можешь с него сапоги снять, размерчик вроде твой. Увидев, что лицо Алеши скривилось, он презрительно бросил — Чистоплюй, недаром товарищи сказали присмотреться к тебе, не наш ты, проверять тебя еще надо и надо. Переблевался, будто покойников не видел, еще неизвестно, твои ли это бумаги и тот ли ты, за кого себя выдаешь. И зашагал в сторону ревкома. Спустя минуту туда поплелся и Алеша[12].
Он пытался прийти в себя после увиденного. Его поразила ты быстрота и незатейливость, с которой Серега лишил жизни человека, которого увидел в первый и последний для него раз. В ревкоме он зашел к Сереге в кабинет и вернул ему наган с портупеей — я же не командир, чтобы с наганом ходить.
До заседания оставалось время и Алеша зашел представиться секретарю партячейки РКП (б), обязанности которого сейчас исполнял товарищ Тененбойм.
Товарищ Тененбойм принял Алешу довольно холодно, даже присесть не предложил. Узнав, что партбилета у него нет, а есть только справка из госпиталя о поступлении товарища Егорова без документов и свидетельствовании личности со слов сопровождающего механика бронепоезда, а прежде красногвардейца Железного пролетарского полка, Тененбойм хмыкнул и сказал, что напишет запрос по инстанциям и только после этого может идти речь о каком-то членстве в РКП (б). Алеша ответил, что запрос ничего не прояснит, поскольку ни в каких партийных архивах упоминаний о нем, как о члене РКП (б) нет. Дело в том, объяснил он партийному бюрократу, что в партию меня приняли как раз перед боем, ставшим роковым для полка. Рекомендовали его комиссар и командир полка, знавшие его от момента комплектования полка в Петрограде.
— Я знаю, что оба они погибли. — ответил Тененбойм. — Но вот как спаслись вы?
Алеша повторил историю с бронепоездом, Симферопольским госпиталем и неосуществившемся санаторном лечении.
— Если документов нет, то восстановить мы вас не можем, но можем вновь принять в члены РКП (б), если вы проявите себя сознательным бойцом, будете выполнять партийные поручения и большинство товарищей проголосуют за ваш прием. Про знания Устава партии, текущей обстановки, партийных документов и трудов классиков марксизма я не
