И тут комнату освещают яркие фары, на подъездную дорожку въезжает патрульная машина.
— Ох, слава богу, — говорю я, мной овладевает что-то вроде облегчения.
Но оно не длится долго, потому что когда двое полицейских входят в дом и надевают наручники на моего брата, мой взгляд притягивает то место, где стоит фортепиано — прекрасный сверкающий Стейнвей Гарриет.
Он больше не прекрасен.
Он накренился на бок, ножки сломаны, корпус разбит, а крышка расколота пополам. Щепки разбросаны по всему деревянному полу. Из меня вырывается вопль, когда я бросаюсь к нему, качая в неверии головой. Нет, этого не может быть. Единственный предмет, который сбирал меня по кусочкам годами, не может быть сломан.
Я моргаю, желая открыть глаза и увидеть, что все это было сном. Ошибкой. Кажется, будто я смотрю на мертвое тело настоящего человека, на сломанные руки и ноги, на порванные струны внутри органов и вен.
Он знал. Максвелл знал, что я люблю больше всего на свете, и он забрал это у меня.
Феникс обхватывает меня руками, пока я рыдаю над разгромленными ключами. Слышу этот ужасный звук — Максвелл усмехается в слабом удовлетворении — и оборачиваюсь, чтобы посмотреть на него. Полицейский выводит его из комнаты, но он сопротивляется.
— Ты чертов злобный ублюдок! — рыдаю я, поднимаясь на ноги и бросаясь на него.
Я успеваю дать ему несколько сильных пощечин, прежде чем Феникс оттаскивает меня. Полицейский кричит, приказывая успокоиться.
— Тише, тише, все в порядке, — шепчет Феникс мне на ухо, мягко поглаживая по волосам.
Я опускаю на Максвелла взгляд, вложив в него всю свою ненависть.
— Надеюсь, тебя упекут надолго, — все внутри меня кипит; я поднимаю лицо, чтобы показать ему: хоть он и разворотил мое фортепиано, меня он не сломил. И больше никогда не сломит.
Он сглатывает, и что-то вроде понимания отражается на его лице, налитые кровью глаза слабо вспыхивают осознанием, прежде чем полицейский заставляет его идти дальше. Подхожу к двери и наблюдаю, как моего брата ведут к патрульной машине. Дверь снова распахивается, и офицер говорит нам с Фениксом о необходимости проследовать в участок, чтобы дать показания.
Так мы и делаем. И мы не возвращаемся в дом Феникса до самого утра. Изнуренные, мы валимся на кровать. Мы спим весь день и просыпаемся лишь для того, чтобы заняться медленным нежным сексом. Феникс касается меня так, словно я хрупкая и могу разбиться в любой момент.
Он не отводит своего взгляда от моего, толкаясь в меня, когда мы одновременно достигаем пика.
Его любовь — бальзам после потери фортепиано. Я продолжаю говорить себе, что музыка живет внутри меня.
Но это заявление кажется мне пустышкой. Ни один инструмент не ощущается так правильно, как рояль Гарриет. Моя страховка покроет все, что разрушил Максвелл. Но сердцем я знаю, что новое фортепиано — это совсем не то же самое.
Музыка всегда была моей терапией. Что будет, если я этого лишусь? Если игра на другом инструменте не дает мне того умиротворения, тогда все бессмысленно.
Пару дней спустя я слышу новости о том, что Максвелла будут судить в Кардиффе. Увидев, что Феникс сделал с моим братом на ярмарке, мама сбежала домой. Когда полиция приехала допросить ее, она утверждала, что и понятия не имела о том, что натворил мой брат. Сомневаюсь, верить ей или нет, но в любом случае не думаю, что есть способ доказать правду.
Я все еще не вернулась в свой дом. Слишком свеж в нем след, оставленный Максвеллом. Но Феникс постоянно ходит туда, прибираясь для меня. И его присутствие в моей жизни кажется мне благословением. Если бы я переехала сюда, но не встретила его, все могло случиться совсем иначе, когда мой брат решил бы показаться. Но все же на моей стороне воин, готовый защищать меня до самого конца. Иногда мне кажется, что любовь к нему настолько меня переполняет, что я готова лопнуть.
— Позволь мне пригласить тебя на пикник сегодня, — говорит Феникс, подходя ко мне сзади, пока я читаю утреннюю газету. Совсем скоро эта самая газета сможет осветить приговор Максвелла. От мысли о том, что он может остаться безнаказанным, стынет кровь в жилах.
— Конечно. Что у тебя на уме? — спрашиваю я, поворачиваясь в его объятиях и оставляя нежный поцелуй на линии его челюсти.
— Есть одно местечко, я хочу отвезти тебя туда. Это сюрприз, — отвечает Феникс, поцеловав меня в висок и взяв со стола у окна корзинку, которую я не заметила.
Мы садимся в грузовик, и Феникс везет нас к пляжу, который теперь, после окончания Пасхального фестиваля, пустует. День не по сезону теплый, и кажется, что сейчас не весна, а позднее лето. Я сгораю от любопытства: куда мы едем? Вместе с корзиной для пикника Феникс берет одеяла. Вдоль линии берега лежат любители солнышка, но их немного. Феникс берет меня за руку и ведет к пляжу.
Мы идем добрых двадцать минут, пока не оставляем основную часть пляжа позади. Теперь мы направляемся к более уединенному местечку. Проходим мимо нескольких скалистых участков, и Фениксу приходится помочь мне там, где я почти падаю. Еще десять минут, и вот мы достигаем маленького укромного уголка, полного бледного песка и жемчужных ракушек.
Я останавливаюсь и кладу руки на бедра, благоговейно осматриваясь. Кто бы мог подумать, что такой прекрасный кусочек рая можно найти так близко к дому.
— Мне нравится приходить сюда для медитаций, — объясняет Феникс, раскладывая клетчатое одеяло на песке.
Он жестом просит меня сесть, и я опускаюсь на одеяло, вытянув ноги.
— Могу понять, почему тебе здесь нравится. Тут так светло и спокойно. — Я замолкаю, и легкий ветерок ласкает мою кожу. Прикладываю ладонь ко лбу, чтобы защититься от солнца, и смотрю на Феникса. — О чем ты думаешь, когда медитируешь, Феникс?
Он запускает пальцы в волосы.
— Забавно, что ты спросила, потому что ты упоминала это при нашей первой встрече.
— Да?
— Да. Ты говорила о Фениксе в мифологии, услышав мое имя. На самом деле, мой дедушка назвал меня в честь этого мифа; он всегда рассказывал мне о нем, перед тем как я ложился спать, когда я был ребенком. Я чувствовал себя сильнее, зная, что меня назвали в честь кого-то настолько величественного. Поэтому теперь, медитируя, я представляю себя Фениксом, восставшим из пепла новым мужчиной. Это помогает мне понять, что я