Глава восьмая
Крепость Петра и Павла
Апрель 1826 года. – Санкт-Петербург
Трибунал, созданный членом Временного правительства, подполковником Батеньковым, трудился на совесть. Правда, никого не вешали и не гильотинировали, а лишь арестовывали. По спискам, составленным подполковником, в первую очередь задержали тех, кто смалодушничал во время Декабрьской революции: капитана Якубовича и полковника Булатова.
Якубович, чья деятельная и кипучая натура не желала мириться с пребыванием в четырех стенах, заключение воспринял болезненно. «Кавказец» нервничал, оскорблял тюремщиков по-русски и по-французски. Охрана на языке родных осин еще и не то слыхала, а по-французски все равно не понимала. Заскучав, Александр Иванович стал исполнять романсы, в чем (несмотря на полное отсутствие слуха) преуспел. Особой популярностью пользовалось «кавказские» и жалостливые, каторжные. Благодаря вокальным опытам, капитану удалось подружиться со скучающими охранниками. Так как деньги ему были оставлены (не при старом режиме!), то новые друзья поставляли и водку. Напившись, Якубович кричал, что все равно убил бы царя, но только какая-то скотина опередила! Когда деньги кончились, поили в долг, а потом перестали.
В январе вместо штатных тюремщиков в коридорах и караулках появились солдаты лейб-гренадерского полка. Гвардейские офицеры, недавно боготворившие Якубовича, держались холодно и в разговоры не вступали. В результате Александр Иванович впал в черную меланхолию и беспокойства никому не доставлял. На допросах держался уверенно, даже нагло, уверяя, что всегда был более революционен, нежели все революционеры вместе взятые. А то, что он не вывел на площадь флотский экипаж – роковое стечение обстоятельств… В конце концов от Якубовича отстали, но из камеры не выпустили.
С Александром Булатовым было сложнее. Полковник и командир армейского егерского полка был смят, как старая тряпка. Во время допроса лепетал что-то о маленьких дочерях, а в камере его дважды вынимали из петли. Потом возжелал разбить голову о стену. Когда надзиратели его в очередной раз спасли, то Батеньков под нажимом Трубецкого решил, что для новой России Александр Михайлович Булатов опасности не представляет. Булатов, повидав жену и дочерей, отправился к своим егерям. А так как от должности командира никто не отстранял, то он поднял свой полк и отвел его в Москву, несказанно порадовав императора Михаила.
В конце декабря в Петропавловскую крепость стали свозить более именитых арестантов. Первыми туда попали две вдовствующие императрицы (не хватало третьей, что находилась с телом мужа в Таганроге, но место ей уже приготовили), супруга самозваного императора Михаила, малолетние (и не очень) дети дома Романовых и все Вюртембергское семейство. Всех удивил Жуковский. Поэт добровольно явился в крепость, заявив, что он, будучи учителем Великих княгинь и человеком, которого прочили в наставники цесаревича Александра Николаевича, просто не может бросать своих подопечных. Комендант не стал спорить с поэтом, а просто приказал поселить его в крепости.
В узилище угодил и адмирал Мордвинов. Николай Степанович, хотя и был академиком, на предложение войти в правительство ответил такой руладой с загибами, что позавидовал бы пьяный боцман. По совету хитромудрого Сперанского, из списка Временного правительства вычеркивать адмирала не стали, но посадили в одиночную камеру…
В Алексеевский равелин засунули Председателя Государственного Совета и Кабинета министров князя Лопухина, государственного секретаря Оленина, министра двора Волконского (дядюшку Сергея Григорьевича!), командующего войсками внутренней стражи графа Комаровского. В соседней камере находились министр юстиции Лобанов-Ростовский, военный министр Татищев, а также десяток сенаторов, не захотевших смириться с той декоративной ролью, что им приписал Сперанский.
«Недостачу» сановников возмещали офицерами, отказавшимися присягать Временному правительству либо сражавшиеся на стороне свергнутого тирана. Последних было мало, потому что после революции за офицерами-роялистами была устроена настоящая охота. Солдаты, первоначально спокойно относившиеся к контрреволюционерам (леший их подери, эти незнакомые слова!), постепенно зверели. А так как офицеры мирно сдаваться не хотели, то и живыми их старались не брать. Правда, довольно много их успело уйти.
Когда немного оттаял снег, стали проявляться «подснежники» – трупы, ранее укутанные снегом. На одном из тел был мундир с генеральскими эполетами и аксельбантами. С трудом, но удалось опознать генерала Дибича. Выяснилось, что бывший начальник Главного штаба был убит при аресте, но солдаты, испугавшись последствий, спрятали труп генерала в снег, не догадавшись снять мундир.
Офицеры, которых ставили начальниками над «арестными» командами, вначале артачились. Ну, не дворянское и не офицерское это дело – арестовывать своих же, пусть не сослуживцев, а собратьев по касте. Штабс-капитан Преображенского полка Мелехин вызвал на дуэль самого Бистрома, и, самое странное, что Карл Иванович принял картель. Стрелялись во дворе казармы, с пятнадцати шагов. Оба промазали. После этого генерал вызвал во двор караул и приказал арестовать штабс-капитана. Когда Мелехина уводили, Бистром объявил, что в следующий раз он никому не доставит удовлетворения, а будет расстреливать. Генералу поверили. Кое-кто стрелялся от безысходности. Но некоторые не возражали и даже втянулись. Особенно те, кто вышел из фельдфебелей. Как не пытался в свое время император Павел ограничить производство в офицеры солдат из податных сословий, но имеющихся в империи дворян не хватало, чтобы закрыть все вакации. Поэтому приходилось брать наилучших из нижних чинов и унтер-офицеров. В армейских, особенно в «кавказских» полках в прапорщики производили толковых унтеров, отдавая предпочтение георгиевским кавалерам. В гвардейских полках эполеты цепляли все тем же взводным унтерам и ротным фельдфебелям, умевшим драть глотку и имевшим большие кулаки. Вчерашний унтер-офицер, вламываясь в дома штаб-офицеров и генералов, получал неизведанное ранее удовольствие от недоумения в глазах мужчин и слез женщин. Опять же «мелочи» вроде серебряных ложек или золотых табакерок, прихваченные в домах арестантов, можно считать «боевыми» трофеями.
С наполнением казематов дело наладилось, но с расследованием их преступлений было хуже – те допросчики из Министерства внутренних дел, не успевшие сбежать, либо «болели», либо пьянствовали. Посему приходилось привлекать младших офицеров. Те поначалу куксились от полицейской работы, но им объясняли, что революции это важнее, нежели борьба с тиранами. Специально для них в университетской типографии отпечатали вопросник, напоминавший служебный формуляр – когда родился, где крестился, к какому чину и ордену представлен. Нужно еще перечислить всех родственников с указанием их местонахождения. Заполненные вопросники отвозились в Сенат, где их просматривал лично Председатель Трибунала господин Батеньков, а потом передавал служащим своей канцелярии, которую уже стали называть «Тайной экспедицией». Канцелярия вначале занимала одну комнату, а потом разрослась на целый
