Он не стал снимать обувь, а сразу же прошел за занавеску. Во второй половине комнаты находилась святая святых – агрегат для проявки фотопластин. Здесь под светом красной лампы вершилось таинство, сравнимое разве что с актом рождения. Фотограф подготовился к процедуре еще с утра – агрегат был проверен и настроен, все тридцать три вида химических смесей в тщательно выверенных пропорциях засыпаны в соответствующие лотки.
Фотоаппарат у Николая Скрикса был не просто особенный – ни один, даже самый лучший специалист по фототехнике, повертев в руках эту тяжелую, похожую на кирпич штуковину, ни за что не назвал бы вам марки и почти наверняка, чтобы не опростоволоситься, отделался бы словами «рухлядь» или «антиквариат».
Технологии, которыми пользовался Скрикс, были настолько темны и запутанны, что совершенно невозможно объяснить их, оперируя привычной терминологией. Однако с внешней стороны описать процесс достаточно просто: фотограф делал снимок, потом для проявки и получения снимка (так сказать, на материальном носителе) вставлял фотопластину в агрегат.
Внутри агрегата фотопластина полностью разрушалась, при этом проявленное изображение переносилось на особую карточку размером десять на пятнадцать сантиметров. Легко догадаться, что фотографии, произведенные таким необычным и на первый взгляд совершенно нерациональным способом, существовали в одном-единственном экземпляре. Нет, их, конечно, тоже можно было копировать, но оригинал в любом случае был один, и членов Потайного клуба (особенно тех из них, кто причислял себя к коллекционерам) интересовали исключительно оригиналы.
Тридцать минут спустя Скрикс отключил раскаленный агрегат и аккуратно, щипчиками, извлек из него готовую фотокарточку. Разглядывая ее под лампой, он вздыхал и покачивал головой – снимок вышел неплохим, но все же Скрикс ожидал большего. Нет, к самому себе у него претензий не было. Он все сделал как надо – виртуозно поймал мгновение, когда придавленный к фонарному столбу парень был еще жив, но в то же время уже мертв. Граница бытия и смерти, линия толщиной с волос.
«Слишком быстро… – подумал Скрикс. – Он умер слишком быстро и просто. Но выкидывать жалко, пусть пока повисит… Может, кто и купит… Как ни крути, смерть хоть и легкая, но вполне любопытная».
Сдвинув занавеску, фотограф с карточкой в руке вернулся в жилую часть комнаты и остановился возле кровати. Стена над ней буквально пестрела фотографиями – более сотни черно-белых снимков формата десять на пятнадцать, развешанных кое-как и невпопад, болтались на кусочках скотча. Содержимое снимков было таково, что кто-то, едва взглянув на них, грохнулся бы в обморок, а кто-то – да, встречаются и такие… – с живым и неподдельным интересом смаковал бы каждую карточку. На всех фотографиях были люди.
Вот, к примеру, пожилая женщина с седыми космами как-то странно зависла над кухонной плитой. Нет, она не левитирует – она повесилась.
Вот парень, студент, скорчился на газоне с зажатым под мышкой учебником. Нет, он не прилег отдохнуть – в спине у него торчит рукоять ножа.
А вот некто (непонятно даже какого пола и возраста) с широко распахнутыми в ужасе глазами. Глаза – а вокруг месиво. Нет, это не экзистенциальный перфоманс – несколько секунд назад человек стоял на железнодорожной платформе и, поглядывая на часы, ждал приближающегося поезда…
Николай Скрикс фотографировал смерть, а если точнее – момент, когда сердце делало последний удар, а дыхание в последний раз судорожно силилось заглотнуть хоть немного воздуха. Последний вздох, хрип, подергивание век, замершее на губах слово – вот что интересовало Скрикса, вот что объединяло его снимки. Отвратительно жуткие и одновременно не отпускающие от себя взгляд, подобно викторианским постмортемам и обтянутым кожей черепам в капуцинских катакомбах.
Повседневная жизнь Скрикса разнообразием не отличалась. Он не смотрел телевизор, не читал книг, не аплодировал артистам в театрах, не сидел за столиками городских кафе, не заводил знакомств, не развлекался ни культурно, ни бескультурно. Большую часть дня он рыскал по улицам в поисках кадров для своей коллекции. Находясь же дома, он подолгу стоял столбом и смотрел на стену, медленно переводя взгляд с одной фотографии на другую. Иногда фотограф отпирал сундук, доставал оттуда тяжелые кожаные альбомы и перелистывал их. То, что хранилось в альбомах, он не показывал никому – даже самым щедрым посетителям своей каморки.
III
Фотограф едва успел закрепить на стене сегодняшнюю фотографию, как в дверь постучали.
Это был Хорс. Как всегда подтянут, как всегда в черном, лицо строгое, взгляд как рентген, на левой руке перчатка. Хорс, чудовище, бывший профессиональный убийца, а ныне клеврет и преданный пес мессира Гольденбрунера, исполнитель и самых грязных, и самых деликатных его поручений. Хорс не заходил сюда больше месяца, но Скрикс не горевал – другие клиенты были куда менее прижимисты, чем его хозяин. Кроме того, в присутствии Хорса фотографу всегда было не по себе. Неподвижная рука в черной кожаной перчатке пугала его до чертиков. Страх был беспочвенным – Скрикс прекрасно знал, что, пока он находится здесь, в этом здании, никто и ничто не может ему навредить, даже Хорс.
Старая Общага оберегала своих жильцов. Фотограф понятия не имел, что именно произойдет, если Хорс или кто другой пойдет против установленных на ее территории правил. Возможно, нарушитель сразу обратится в пыль, а возможно – стена разверзнется зубастой пастью, и огромный язык, скрутив нечестивца подобно анаконде, утянет его в тартарары.
Когда-то Хорс сам снимал комнатушку этажом выше, поэтому правила были ему хорошо известны. Теперь он приходил сюда исключительно по делу. Однако в этот раз дело, с которым он пришел, оказалось весьма необычным.
Войдя, гость бросил на кровать свою шляпу. Темные, обильно смазанные гелем волосы благоухали и лоснились. Хорс всегда зачесывал их назад, чтобы скрыть шрам на затылке, оставленный, как говорят, казачьей шашкой.
– Мессиру Гольденбрунеру нужна фотография, – объявил он, не удосуживая хозяина и намеком на приветствие.
– Выбирайте, – привычным жестом Скрикс махнул в сторону стены. – Шестую категорию отдам за половину, все что выше – попрошу оплатить полностью и калигулами.
– Нет.
Хорс говорил тихо, но слово это прозвучало так неожиданно и грубо, будто прямо перед носом хлопнули дверью.
– Ничего другого предложить не могу, – огрызнулся Скрикс. – Идите к Язуловичу или Виртюку. Может, им удалось наконец снять хоть что-то выше седьмой категории.
– Вы прекрасно знаете, господин фотограф, что мессир платит только за премиальный товар, – холодно заметил Хорс.
– Тогда выбирайте.
– Нет. Все это мессира Гольденбрунера совершенно не интересует, по крайней мере сейчас.
– А что же в таком случае его интересует?
– Он хочет не купить фотографию, а заказать.
– Заказать? – Уж насколько невыразительны были глаза фотографа, но даже в них промелькнуло удивление. – Неужели мессир настолько обезумел, чтобы заказывать у меня свой портрет?
Фраза получилась довольно вызывающей и двусмысленной, но Хорс, медленно расхаживающий туда-сюда в
