Но наш критик, считая, что будет справедливо высказать аргументы противной стороны, дает нам пример типичнейшего современного иррационализма. Он говорит примерно такими или похожими словами: «Но если я соглашусь поверить в лох-несское чудовище, где провести разделительную линию? Есть и много других историй о других чудовищах». Далее он делится плодами своей незаурядной начитанности, знакомя нас с самыми поразительными и милейшими чудовищами кельтской или скандинавской мифологии — и с мрачной решимостью проходится по всему списку, глотая чудовищ одного за другим, пока не доходит до кита, проглотившего Иону, и дракона, что собирался позавтракать Андромедой. Любой приверженец древней и таинственной Логики, которую столько изучали суеверные ученые Средневековья, с удивлением воззрился бы на это затруднение. Он, естественно, сказал бы: «Линия проходит там, где кончаются свидетельства. Вы принимаете существование такого-то чудовища, поскольку имеется сотня свидетелей. Чем меньше свидетелей, тем меньше вы верите, а когда их нет, вы не верите вовсе. Вам незачем проводить абстрактные априорные различия между Семиглавым Драконом из Персии и Семиглавым Драконом из Японии». Правда в том, что критика изначально вводит в заблуждение некое смутное опасение — дескать, приняв на веру любую подобную историю, он перейдет границу и окажется в волшебной стране, где возможна любая фантастика. Но это рассуждение ложно, даже если оно касается сверхъестественного. Человек может верить в одно чудо и не верить в другое, зная, что существуют, подобно настоящим и поддельным банкнотам, чудеса истинные и ложные. Чудовище, однако — не чудо. Верно, волшебных сказках, наряду с волшебством, мы можем встретить нечто похожее. Но тогда нам придется сказать, что и мельники, коты и принцессы — фантастические животные, раз уж они появляются в сказках в компании гоблинов и русалок.
Фредерик Марриет
ИЗ РОМАНА «МНОГОСКАЗОЧНЫЙ ПАША»
(1835)
Четвертое путешествие Гуккабака<…> От дальнего родственника, наследовавшего имущество отца моего, получил я две трети всего и отправился с деньгами и женой в Тулон.
Ничто не нарушало нашего счастия в продолжение первого года. Жена была для меня все, и время не только не охладило моей к ней любви, но еще упрочило ее. Впрочем, мы жили слишком роскошно, и к концу года заметил я, что уж нет у меня целой трети. Любовь моя к жене не позволяла мне допустить ее до нищеты, и я решился принять нужные меры для обеспечения нашей будущности. Я стал с нею советоваться. Цериза одобрила мои виды; я разделил остаток своего имущества: на половину закупил товаров, другую отдал ей для прожития во время моего отсутствия и сел на корабль, отправлявшийся в Ост-Индию.
Я прибыл туда благополучно и был удивительно счастлив в своих оборотах. Я уже начал думать, что судьба утомилась преследовать меня, но, зная ее лукавство, половину своей поклажи для большей безопасности нагрузил на другой корабль.
Когда корабль был готов сняться с якоря, отправились пассажиры на борт, и между ними находился один богатый старик, прибывший из Мексики и желавший отправиться во Францию. Он сделался болен. Ему нужно было открыть кровь; я предложил ему свои услуги; они были приняты; старик выздоровел, и мы очень сдружились. Недели через две по отплытии из Ост-Индии вдруг поднялся ужасный ураган, какой когда-либо я видел на море. Море кипело, ветер был так силен, что никто не был в состоянии противостать ему. Корабль бросило на бок, и мы считали гибель свою неизбежною. К счастию, мачты слетели в море, и корабль снова поднялся. Но когда ураган утих, наше положение было довольно затруднительно: без мачт, без парусов что могли мы сделать? Наступила совершенная тишь, и нас несло течением на север.
Одним утром, когда мы с боязнею всматривались вдаль в надежде увидеть какой-либо корабль, заметили мы на некотором расстоянии какой-то предмет; но что именно было, этого никак не могли различить.
Сначала мы думали, что это одна из тех бочек, которые мы выкинули за борт или которые принадлежали какому-либо утонувшему судну. Наконец, однако, открыли мы, что то была огромная змея, которая, плывя от пятнадцати до двадцати миль в час, шла прямо на корабль. Когда она приблизилась, мы с ужасом заметили, что она была почти во сто футов длиною и толщиною с грот-мачту 74-пушечного корабля. По временам поднимала она на несколько футов из воды голову, потом снова опускала ее и продолжала свое быстрое плаванье. Когда она была от нас на расстоянии одной мили, на нас нашел такой ужас, что все мы убежали вниз. Чудовище приблизилось к кораблю, поднялось из воды более, чем на половину своего туловища, так что голова его — если бы были у нас еще мачты, — была бы наравне с верхними реями, и с высоты смотрело на палубу. После чего она опустила свою огромную голову в люк, схватила зубами одного из экипажа и скрылась под водою.
Ужас совершенно отуманил нас, потому что мы ожидали, что она появится снова и, между тем, у нас не было никаких средств обезопасить себя, потому что во время урагана снесло с палубы все решетки и люки. Старик был безутешнее прочих. Он подозвал меня к себе и сказал:
— Я надеялся увидеть во Франции еще раз своих, но теперь отказываюсь от этой надежды. Моя фамилия Фонсека; я младший сын одной знатной фамилии этого имени и намеревался богатствами, которые везу с собою, если не обогатить брата, то, по крайней мере, осчастливить дочь его. Если мои опасения оправдаются, то поверяю вашей чести исполнение моей просьбы. Передайте этот ящичек, в котором заключается почти все мое богатство, одному или другой. Вот их адрес, — вот и ключ. Остальное мое имущество, если меня не станет, а вы переживете меня, принадлежит вам: вот вам на это свидетельство: оно, может быть, вам и понадобится.
Я взял сундучок; но не сказал, однако, что я муж его племянницы, потому что он мог бы чрез то лишить ее наследства за то, что она так унизила свою фамилию, выйдя замуж за простого купца. Старик боялся не напрасно: змея в полдень появилась снова, схватила его и исчезла. Таким образом каждый день продолжала она таскать по два или по три человека,
