Лешуа всячески скрывал от меня, где прятал Милагрос, но я слишком хорошо знала свою сердобольную служанку. Детский приют имени святого Кристофа был самым убогим в городе, и я ничуть не удивилась, обнаружив там Милагрос в одну из своих вылазок.
Первые тяжелые капли упали на мостовую. Город еще спал в душном жарком бреду, его каменные телеса не успели остыть за короткую летнюю ночь. Капли дымились на мостовой, собираясь в слабые ручейки. Я ускорила шаг, а потом и вовсе побежала. Не хватало еще свалиться с приступом посреди улицы. Скорее, скорее!.. Темное неухоженное здание приюта. Я заколотила в дверь и закричала:
— Помогите!.. Скорей! Умираю!..
Дверь распахнула сонная послушница, я оттолкнула ее с дороги и ринулась по коридору с криком:
— Милагрос! Ты где?!?
Служанка испуганно выглянула из маленькой кельи, где баюкала больного ребенка, шикнула, чтоб не шумели, но узнав меня и увидев мое перекошенное окровавленное лицо, побледнела и отпрянула:
— Что? Госпожа, что? Вам нехорошо?..
— Рисуй!..
Слова поплыли в сизом удушливом тумане, а палуба закачалась и накренилась вбок. Мое сознание стремительно скользило по ней в бушующий океан грозы…
… и вынырнуло в звенящую пустоту. Чье-то лицо обеспокоенно склонилось надо мной, губы шевелились, но я ничего не слышала. Мне сунули чашку, заставили выпить подсоленную воду, обтерли лоб, захлопотали, убирая с меня наваленный ворох одеял. Я протестующе вцепилась в край, не отпуская. Было очень холодно.
— Ты кто? — спросила я и едва не оглохла от звука чужого хриплого голоса.
Женщина испуганно посмотрела на меня и погладила по голове.
— Госпожа, у вас был приступ… Вы полежите еще немного, а я пока согрею вам бульона…
— Ты кто? — повторила я и попыталась сесть.
— Милагрос… — она смотрела на меня с такой невыносимой жалостью, что хотелось ее ударить.
Воспоминания возвращались рваными клочьями, как будто всплывая обломками кораблекрушения. Рисунки плавали в море беспамятства спасительными островками. Их было много. Очень много. Я перебирала их один за другим, как будто листала книгу собственной жизни. Гротескно искаженная летопись, особенно последние ее страницы. Там везде был Тиффано. Черный тюльпан-недотрога, цветущий на вершине, и я, карабкающаяся за ним по опасным камням. Вот я срываюсь и лечу вниз, но в последний момент он снисходит и протягивает ко мне руку. А вот я торжествую победу, срывая с его губ поцелуи-лепестки… Одна половина лица у меня довольно ухмыляется, но вторая… застыла от ужаса. На следующем рисунке я уже сама вьюсь лозой вокруг Тиффано, истекаю кровью, а в груди у меня сверкает рубиновая искра… Храмовая татуировка!.. Как я могла про нее забыть!
Я вскочила с постели, упала, ноги плохо меня слушались, на коленях подползла к маленькому щербатому зеркалу на стене. Дернула на себе сорочку и уставилась на символ священной бесконечности. Он кровоточил. На полу валялись и другие рисунки. Пугающие, жуткие. Вот я стою на холме, сложенном из оскаленных черепов, и смеюсь в смердящей пустоте. Вот я уже не я, а носовое украшение корабля-призрака, который рассекает кровавое море и давит тонущие человеческие фигурки… При одном виде волн меня замутило. А вот я пирую, пожирая живых крыс прямо с блюда на глазах у толпы скелетов. Мне чудился вкус крови во рту и крысиный визг. А вот я бреду по кладбищу и волоку за собой последний гроб, в котором тикает умирающее время. Тик-ток, тик-ток… Его хриплое дыхание звучало наяву, под кожей бедра. А на пятом рисунке я рассыпаюсь огненными искрами и пляшу в безумном танце на пепелище мироздания… Я слепо оглядела комнату. Под кроватью валялся еще один листок. Шестой… Что там? Еще один вариант конца мира? Я обещала Антону не делать этого… Но что, если от меня уже ничего не зависит? Если Единый уже принял мою ставку?
Я потянулась за шестым рисунком, но тут дверь распахнулась, и в комнату ворвался Лешуа.
— Превосходно, — зло процедил он. — Очухались, ваша светлость? Все с ног сбились, разыскивая пропавшую невесту Его Величества, но вам непременно было нужно свалиться именно моей жене на голову!..
— Дерек, не надо, пожалуйста… — испуганно залепетала Милагрос за его спиной. — Ты же видишь, госпожа нездорова…
— Она тебе больше не госпожа!.. Пусть выметается отсюда!..
Трясущимися руками я собирала рассыпанные рисунки, ползая на коленях.
— Милагрос, подай мне тот, что под кроватью…
Но служанка не успела. Лешуа опередил ее. Он наступил на рисунок грязным сапогом и подтолкнул его ко мне.
— Убирайтесь отсюда, ваша светлость. И не смейте больше тревожить мою жену. Иначе я за себя не ручаюсь.
На белом листке бумаги, сквозь разводы и грязь, на меня смотрел Тиффано. Он стоял с занесенным мечом над моей коленопреклоненной фигурой. Его длинные волосы были рассыпаны по плечам, а с клинка стекал огонь… Рядом в скорбном безмолвии застыли тени. Тени Шестой, мои бесконечные отражения…
Оказалось, что я провалялась в беспамятстве три дня. Во дворце меня уже поджидали. Целая банда служанок накинулась и захлопотала, закрутила в бессмысленной суете, увлекла за собой переодеваться, умываться, краситься и прихорашиваться. Я плыла по течению, в голове было пусто. Ни единой мысли. Безвольная марионетка Единого, весь смысл существования которой сводился к уничтожению других… марионеток. Но Тиффано?.. Какая роль у него? Кто он?.. Едва ли он кукловод… Значит, такая же марионетка… Вопрос лишь в том, сколько у него степеней свободы… А вдруг больше, чем у меня?.. Я вырвалась из лап служанок и потребовала сопроводить меня в Крафградскую крепость. Мне надо было увидеть Тиффано. Больше откладывать разговор не имело смысла.
Плешивец недовольно поджал губы при моем появлении.
— Федосей, — вымучено улыбнулась я ему, — как твоя спина? Не тревожит?
— Нет, — буркнул он.
— Надеюсь, ты не слишком усердствовал с Тиффано?
— Не более обычного, ваша светлость.
И он лично распахнул передо мной дверь в знакомую допросную. Я жестом остановила сунувшихся было следом гвардейцев и вошла внутрь, приказав больше никого не пускать.
Тиффано висел в кандалах. Было видно, что к моему приходу его наскоро окатили водой, чтобы привести в чувство. Он поднял голову и оглядел меня мутным взором. Красивое лицо было нетронуто, но рубашка превратилась в запекшиеся кровью лохмотья. Суставы были вывернуты. Что-то внутри меня болезненно дрогнуло, поднимаясь спазмом к горлу. Как бы там ни было, Федосей дело свое знал. Интересно, о чем они здесь секретничали?
— Фрон Тиффано, — сказала я, подходя ближе. — Я пришла сделать вам предложение, от которого вы не сможете
