Он нагнулся, подхватил это теплое и вздернул на высоту своего роста.
— Харальд, — всхлипнул комок плоти.
И, протянув руки, ухватился его за шею.
Баба, холодно подумал Харальд. Такая же, как те, кого он рвал на куски.
Воспоминания вдруг поднялись со дна памяти. Он их не только рвал. Делал с ними и другое. Наполненное теплом, жаром, судорожными вздохами…
— Харальд, — снова выдохнула баба, которую бросили с его драккара.
И тонкие пальцы начали гладить по щекам.
Воспоминания плыли, разворачиваясь словно сами по себе — но не задевая его.
Вроде бы не задевая.
Но вспомнилось вдруг — с этой бабой он тоже занимался тем, после чего по телу гуляли волны жара. Потом становилось легко, хорошо…
И Харальд, хоть сейчас он не чувствовал ничего — ни желания, ни тяжести ниже пояса — завалил комок плоти на палубу. Под себя. Кажется, все это начиналось именно так.
Где-то на краю сознания бродило вялое желание снова ощутить, как это было.
Но быстро исчезло, как рыба в набежавшей волне. Другое накатило, топя остатки воспоминаний — жажда почувствовать, как проминается под пальцами живая плоть. Как рвется, брызжет кровью…
Вот только чужие руки, мелькавшие у лица и гладившие по щекам, по волосам, мешали.
Харальд поймал ладони бабы, одной рукой прижал их к палубе. Она почти и не сопротивлялась — так, трепыхнулась слабо, почти неощутимо.
Он примерился, с чего начать. Свободная рука сама собой потянулась к ее губам. Рвануть одну из них вниз, сдирая с кости…
Харальд наклонился над ней, чтобы видеть все, и ничего не упустить. Факел слева, который один из викингов перед тем, как сбежать, воткнул в кучу сложенных весел, стрельнул ворохом искр.
И Харальд неожиданно увидел себя. В ее глазах. Темным силуэтом, вырубленным из мрака.
Еще одно воспоминание выплыло из памяти — и встало перед глазами. Он сам, вот так же отразившийся в ее глазах. Почти так же. И тоже нависший над ней.
Но не такой, как сейчас. Тогда сквозь кожу его лица сияла морда зверя, исходившая жаром…
Он замер.
Медленно-медленно, сквозь мрак его лица сверкнули серебряные точки. Подросли в тонкие колечки.
Расправились в серебряные глаза.
И рука, уже нацелившаяся, чтобы рвануть нижнюю припухлую губу девчонки вниз — лишь коснулась ее.
И опала.
Первое, что вернулось к Харальду — ярость. Безумная, разом выкрасившая и палубу, и лицо девчонки в красное. Его рука, все еще державшая железной хваткой запястья Добавы, сжалась…
Она крикнула от боли, и Харальд откатился в сторону, рывком убирая руку. Замер на мгновенье.
Он вспомнил все, что было. Хольмганг, затеянный лишь для того, чтобы засыпать его стрелами — которые, судя по всему, чем-то намазали. Непонятное оцепенение. Равнодушие. Время, когда у него не было ни желаний, ни побуждений, кроме одного — истязать. Только не баб, как раньше, а любого, кто окажется рядом. Любого, от кого исходило тепло и зовущий красный свет.
Потом была искалеченная рука Убби, бегство Убби… и бегство всех, кого он так удачно и неожиданно заполучил под свою руку. А чужие драккары пошли в Йорингард.
Он выиграл так много — а потом в одно мгновение потерял все. Новый хирд, казну, крепость…
И самого себя.
Добава повернулась в его сторону, неуверенно потянулась. Руки у нее дрожали.
Харальд, припомнив, что стало после его хватки с ладонью Убби, перехватил тонкие запястья. Пробежался по ним пальцами, ощупывая.
Вроде бы целы.
По крайней мере, ее я сохранил, подумал он. Хотя было мгновенье, когда мог и…
Хребет у Харальда свело в дугу. Он согнулся, по-прежнему лежа на боку и не сводя глаз с девчонки.
На щеках у той поблескивали смазанные дорожки от слез. Но она не кричала, не пыталась отодвинуться, лишь часто и судорожно дышала.
Я тебе все возмещу, мысленно пообещал ей Харальд, отпуская руки Добавы и приподнимаясь над палубой. И если ты берешь ласками…
Да у тебя на теле места не останется, которое я не потревожу своей лаской.
Но сначала нужно вернуть все — драккары, казну, Йорингард.
Харальд встал. Кинул взгляд вниз, ощутив, что в ноге что-то застряло. Из ступни торчала обломанная стрела. Похоже, древко треснуло, когда он повалил девчонку на палубу.
Он выдернул наконечник, метнулся, отыскивая брошенную секиру и рубаху. Проорал, повернувшись к своему драккару:
— Кейлев. Сюда.
Там, на его корабле, гребцы налегли на весла.
Харальд, прислонив секиру к планширю, в два прыжка подлетел к Добаве, уже севшей — и теперь заворожено смотревшей на него. Вскинул ее на руки, вернулся к борту.
С подходившего драккара донесся озабоченный голос Кейлева:
— Как ты, ярл? Глаза у тебя вроде бы блестят, но…
— Я тебе что, баба, что ты мне в глаза заглядываешь? — рявкнул в ответ Харальд. — Суши весла, вы уже близко.
— Готовь багры, — тут же завопил Кейлев. — Наш ярл опять с нами.
Корабли сближались. Железные крюки вскинулись, упали, борта затрещали, соприкасаясь.
— Примите девчонку, — приказал Харальд.
И протянул на ту сторону Добаву, трепыхнувшуюся в его руках. Перепрыгнул следом, крикнул:
— Кто на кормиле? Держи к берегу, к крайнему драккару слева. Девчонку спрячьте. Кейлев…
— Да, ярл, — поспешно отозвался старик, уже стоявший рядом.
— Вы ведь болтались неподалеку, когда меня забросали стрелами? Расскажи, что было потом. И начни со своего лепета о моих глазах.
— Так они у тебя, ярл, потемнели…
Дослушав старика, Харальд ощерился.
Значит, он потемнел как драугар, причем весь. И глаза, и лицо.
Он задумался, тяжело опершись о рукоять секиры.
Серебро в его глазах потемнело. Мир для него поблек. А сам он чуть было не прикончил девчонку.
И началось все после стрел, прилетевших с драккара Гудрема. Того самого Гудрема, который принес кровавую жертву Ермунгарду, его отцу.
Ермунгард, который не хотел, чтобы Харальд поднялся в небо. Слова его, сказанные в их последнюю встречу, были не совсем понятны, но…
Ты моя плоть, способная отравить небо, сказал родитель.
Харальду вдруг вспомнилась морда зверя на его лице, которую он увидел в глазах девчонки. Вдруг зверь, спящий в нем, и есть то, что может отравить небо? И так начнется Фимбулвинтер, великая зима, после которой придет Рагнарек, конец света.
Ермунгард, холодно подумал Харальд. Глянул на воду за бортом драккара.
Если отец не хотел, чтобы наступила Фимбулвинтер, он мог спеленать зверя. Сделать его самого чем-то вроде драугара, использовав Гудрема и его людей…
Все, чтобы сковать тьмой чудовище, спящее в сыне.
Ненависть шевельнулась в нем — и затопила, смешавшись с яростью. Дикая ненависть, заливающая весь мир уже не краснотой, а огненно-желтым светом расплавленного металла.
— Ярл, — потрясенно выдохнул Кейлев, — у тебя на лице… Ты светишься?
Значит, свечусь, холодно подумал Харальд. Похоже, так в нем просыпается зверь — светом на лице. И огненно-желтым сиянием перед глазами.
А вот почему зверь просыпается, и почему, поглядев в глаза Добавы, он переборол зелье на стрелах, сделавшее его то ли драугаром, то
