Из-за чего у него на постоянное место жительства устроилась такая настойчивая привязанность к «велосипэдам, крэмам и музэям», точно сказать не мог никто. Хотя вроде бы его однорукий дед — герой Великой Отечественной, умерший от последствий военных ран и дешевого портвейна, когда юному Вовке было 6 лет, произносил эти слова именно так. Дед очень любил внука, а внук — деда. И день, когда доброго старика не стало, был худшим в долгой (для такой профессии) жизни дяди Вовы…
Сегодняшнее воскресенье было для него рабочим. А это значило, что в это воскресенье с легкой руки дяди Вовы кто-то должен усопнуть. Подходя к адресу, он незаметно сплюнул трижды — но выглядело это так, будто он просто оглянулся через левое плечо. «Ну что за дуги[2], все не как у людей», — поморщился Вова, глядя на торчащую чуть ли не в центре открытой всем ветрам площади Пасечников дверь нужной квартиры…
* * *В ночь с субботы на воскресенье ударил мороз. Не сильный, но все же. Первый мороз за всю осень, когда до декабря осталось каких-то 10 дней. Странная осень.
Для того, чтобы не торчать дома, где даже стены напоминали об Ирине, я поехал навестить родителей, где и пробыл полдня. Там старался быть веселым и вовсю изображал, что ничего плохого не произошло. Трепался ни о чем, выслушивал многочисленные новости большого двора, где прошло мое детство. На вопросы об Ирине отвечал уклончиво, но полагаю, мама что-то заподозрила. Я плохой актер, поэтому, думаю, заподозрить меня было несложно.
Во время обеда и очередного маминого короткого рассказа о Ленке из четвертого подъезда я только и делал, что думал об Ирине Ериной и наших с ней бывших отношениях. В результате этих копаний вдруг отчетливо вспомнил, как однажды спросил у Ирки: «А как правильно пишется твое имя — Е-рина или И-рина?» — и она мне ответила: «Правильно — Кулешова!» После этого остатки моего настроения стремительно ухнули в прошлое, и я, насильно что-то дожевав, распрощался и уехал на Пасечников.
Плеер помог отвлечься по дороге, но минорную тональность не изменил. Я открыл дверь квартиры и лениво переступил порог — было ощущение, будто что-то забыл сделать. Ощущение, что не нужно заходить домой, а нужно побыть именно снаружи. Даже площадной ветерок потащил меня обратно вместе с дверью — но я оказался сильнее. Махнул рукой — если что-то действительно нужное, вспомню потом.
Джина видно не было, я разделся и нацепил гостевые тапочки, тут же прилипшие к ногам — похоже, они вчера пили «Бейлиз» вместе с Ириной. Такой десерт на ногах носить не хотелось и мыть тапки сейчас — тоже. Я в носках протопал в темную гостиную, щелкнул выключателем и пошел открывать форточку дальнего окна. Проходя мимо напольных курантов, которые Ира не стала забирать, я услышал слегка заикающийся, смутно знакомый басок:
— П-привет тебе от С-свина, — я развернулся на голос, и мимо меня пролетела свинцовая оса, ранив «Густава Беккера» и заставив его жалобно звякнуть.
— Ёчики-м-маёчики, впичужили[3] заказик. Ты, что ли, К-Крашанок? — на меня с дивана смотрел дяденька в слесарной спецовке, серьезный, словно пушка в его руке.
Отчего-то вдруг мне стало понятно, что пуля досталась бедному «Беккеру», а не мне, именно потому, что я — Крашанок. А вовсе не из-за нетвердой руки или дефекта зрения заикающегося человека на диване.
— Ну? — вот когда понимаешь, сколько стоит последняя минута жизни. Я хотел заказать две и потолще. И потом повторить, продлить, влюбиться и жениться на этих продажных коротких шлюшках. Впрочем, я их уже любил и мысленно умолял не покидать меня…
— Не признал? — человек, каким-то образом узнавший меня, начинал проявлять неудовольствие.
У меня было два варианта — врать или врать изобретательно. Просто врать этому матерому волку было глупо — его серые глаза буравили меня не хуже банковского сканера сетчатки. Чтобы врать изобретательно, нужен был, как никогда, мой дар, но мы с этим слесарем револьверных станков не смотрели в одном направлении и не прикасались к одной и той же вещи. Я уже начал читать «Отче наш», старательно щипая себя левой рукой за собственный окорочок — в целях улучшения работы буксующего мозга — когда меня осенило…
ГЛАВА 33
Про чифирь на брудершафт с киллером
Гвозди бы делать из этих людей.
В мире бы стало гораздо гвоздей.
Из т/с «Агентство НЛС» (2001)Точнее, меня одурманило специфичным ароматом пороховых газов.
Запах! Я блаженно улыбнулся и прикрыл глаза, втягивая результат сгорания великой выдумки древних китайцев и автоматически продолжая щипать бедную ногу. Запах исчез очень быстро, а вместо него мой мозг посетила звуковая комбинация без каких-либо интонаций, сложившаяся в несколько простых слов, спасших жизнь окончательно: «Дядю Вову не срисовал[4]. Будяк[5] какой-то. Валить[6] его и валить отсюда».
Прежде чем он приподнял гипертрофированное из-за глушителя дуло пистолета, я, все еще с улыбкой, промямлил:
— Дядя Вова? Да я тут шеро[7] недавно запятнал, сейчас и старшего дворника не призна́ю…
— А он мне т-туфту[8] толкал, что пациент — л-лох голимый, филки[9] з-захамничал[10]… — проворчал начало оправдательного приговора киллер.
Такого напряжения мозговых извилин я не испытывал ни на одном невыученном экзамене. Приходилось, пользуясь своими куцыми знаниями фени, одновременно переводить «с» и тут же «на». Из-за этого я тормозил с ответами, и дядя Вова окончательно уверился в том, что голову я поранил существенно, причем в самом уязвимом месте.
Выделение норадреналина организмом велось по принципу «Пятилетку за три дня». Мои короткие волосы были залиты потом, словно рис на вьетнамских полях. Было страшно наклонять голову — почему-то казалось, что этот бассейн тут же выплеснется и зальет палас. Робко постучавшейся в сознание мысли о том, что поверхность головы выгнута, а не вогнута, вообще никто не открыл — весь остальной мозг боялся. Руки мои не тряслись только потому, что я их вообще не чувствовал.
Откуда мне был знаком голос, особенно заикание, и лицо этого киллера, я не помнил. Кроме варианта белого пятна ночи пятницы тринадцатого, в голову ничего не приходило. Когда он предложил мне сигарету, закуривая сам, а я в ответ махнул головой и скрестил руки, этот вопрос окончательно решился в пользу пятницы, ибо Вова, кивнув, продымил кольцами:
— А, ну да, б-была ж у тебя маза[11] з-завязать[12]…
В голове откуда-то всплыла фамилия дяди
