предизбранием, милостью и волей Божией, а не своей собственной. Наше решение, наша воля, наши дела бессильны; только предизбрание Господа всемогуще. Когда мы обращаемся к истине, не наше обращение делает нас достойными Господа и Его избранными, а Его милость; Его воля, Его избрание обращает нас.
Трудно выразить яснее и определеннее тезис, легший впоследствии в основу системы Жана Кальвина. Вскоре вокруг Лефевра сплотился тесный кружок его учеников и последователей. Провозгласив «спасение верой», Лефевр объявил безразличным все внешнее, начиная с добрых дел и кончая обрядами: значимы не эти внешние формы, а то истинное религиозное настроение, которое может скрываться под всякими формами. Поэтому-то, проповедуя свое учение, он продолжал считать себя католиком и по- прежнему совершал мессу и подолгу молился перед иконами.
Отметим это последнее обстоятельство: оно весьма важно для объяснения дальнейшей судьбы французской Реформации в лице некоторых ее представителей. Лефевр по своему характеру был далеко не боец. Достоянием Европы, а не только тесного кружка друзей
Конечно, мысли Лефевра не понравились консервативной Сорбонне. В 1518 году она признала еретичным его мнение о том, что в Евангелии выведены три Марии, а не одна, и возбудила против него преследование, которое, однако, было прекращено вмешательством самого короля. Франциск знал Лефевра не как проповедника, а как ученого.
– Я не хочу, – говорил он, – чтобы беспокоили этих людей: преследовать тех, кто нас поучает, значило бы помешать выдающимся людям приезжать в нашу страну.
Этот ответ, характерный для Франциска, указывает, в какие отношения становится король к французским реформаторам: видит и чтит в них не последователей новых религиозных взглядов, а только ученых. Преследовать реформаторов, еретиков для него значило преследовать гуманистов, представителей молодой науки, а в качестве мецената он не мог этого сделать. То обстоятельство, что первые французские реформаторы вышли из среды гуманистов, обеспечило за ними на некоторое время покровительство короля, в глазах которого «проповедник» сливался с «ученым».
В истории отношений Возрождения и Реформации различаются три этапа, хотя и не поддающиеся строгому хронологическому разграничению. Первый этап характеризуется тесной связью между этими двумя великими движениями, направленными на борьбу со Средними веками. Реформация вначале не только не презирает светскую науку, а, напротив, нуждается в ней как в своей верной спутнице; все реформаторы являются гуманистами, все гуманисты симпатизируют новому учению. И те и другие одинаково стремятся познать истину, одинаково страстно ищут ее и полагают, что для этого нужно, отбросив весь балласт схоластики, вернуться к далекому прошлому. Правда, позже оказалось, что «прошлое» у гуманистов и реформаторов не одно и то же, но пока они идут одним путем – путем науки. Провозгласив необходимость каждому христианину знать ту книгу, на которой зиждется вся христианская религия, первые представители Реформации (Лефевр во Франции, Лютер в Германии) принялись за ее перевод.
Требовалось узнать слово Божие таким, как оно было записано ближайшими учениками, а для этого нужно было пересмотреть все тексты, сравнить все переводы, нужно было знать Ветхий Завет в подлиннике, то есть изучить еврейский язык; прежде чем сделаться священником, нужно было стать основательным филологом.
Но этот период согласия между реформаторами и наукой длился недолго. После гонений, возникших в 1534 году в связи с «делом плакардов», начинают просматриваться некоторые разногласия. Неопределенное учение Лефевра заменяется строгой догматикой Кальвина: кто не с ней, тот против нее, и нет пути к примирению.
Свободная мысль, свободное исследование изгоняются (как нечто мешающее чистой спасительной вере), а вместе с ними изгоняются и все представители науки, все гуманисты. Это совершается, конечно, не сразу, но уже к 1545 году образовалась пропасть, разделяющая людей, стоявших когда-то вместе, и наступает третий этап в их взаимоотношениях – вражда. Это относится только к истории французской Реформации, а Германия сумела этого избежать, и немецкие гуманисты и реформаторы не являлись антагонистами.
Однако пока вернемся к Лефевру, которого в 1521 году защитил сам король, принудив Сорбонну оставить в покое ученого. 15 апреля 1521 года состоялась церемония проклятия Сорбонной Лютера и его учения. Лефевр предпочел покинуть Париж. Он уехал к своему другу и ученику, епископу Брисонне, в город Mo (Meaux).
Брисонне, граф де Монбрен (Montbrun),[44] очень молодым постригся в монахи и быстро прошел все ступени духовной иерархии. Побывав два раза в Риме в качестве посланника, он вернулся оттуда не столько ослепленный блеском и роскошью Ватикана, сколько удрученный теми безобразиями, которые успел заметить вокруг престола наместника Христова и среди своих товарищей, важнейших князей церкви. Епископ Брисонне был человек очень скромный и очень мягкий, понимавший свои пастырские обязанности так, как они были установлены в первые времена христианства.
Получив назначение в Mo, большой торгово-промышленный город, Брисонне был поражен царившим в его епархии беспорядком и твердо решил положить все свои силы на исправление зла. Эти планы встретили горячую поддержку со стороны Лефевра и некоторых его учеников, тоже укрывшихся от ненавистной Сорбонны у гостеприимного епископа, и работа началась. Брисонне отнял проповедь у монахов- францисканцев и передал ее Жерару Гусселю, Мишелю Аранду и Фарелю. Этим поступком, а также и теми строгостями, которые епископ возобновил в монастырях и среди всего духовенства, он сразу восстановил всех против себя.
Лефевр занялся переводом на французский язык Нового Завета, для того чтобы все люди могли сами, без посторонней помощи, обращаться к божественной книге. Через год, осенью 1522 года, этот труд был закончен и выпущен в свет. В предисловии к своему переводу Лефевр написал:
Пусть каждый священник походит на того ангела, которого видел Иоанн в Апокалипсисе. Он летел в небесной вышине, держа в руках Вечное Евангелие, чтобы передать его всем народам, языкам, племенам и нациям. Придите, первосвященники; придите, цари; приди всякий, жаждущий правды. Народы, пробудитесь от света евангельского в жизнь вечную! Слово Господа достаточно!
В этом последнем восклицании резюмируется вся Реформация так, как ее понимал Лефевр и его друзья. «Познать Христа и Его слово – вот единственная, живая, универсальная теология. Тот, кто знает это, знает все», – утверждал М. д'Обинье.
Между тем Сорбонна, фанатично отстаивавшая старый порядок, направляла свой гнев на ученых, которые пренебрегали схоластикой, не признавали комментарии Священного Писания, составленные средневековыми докторами, и смело брались за написание своих комментариев. Она обещала громы небесные на тех, кто изучит греческий и еврейский языки, предсказывала, что всеобщее знание их неминуемо приведет к гибели мира. А люди нового времени, гуманисты, смело шли вперед – читали Библию в оригинале, исправляли ошибки, сделанные когда-то отцами церкви и, вооружившись уже не схоластической, а настоящей аристотелевской логикой, стремились к познанию истины, которая, уступая страстной настойчивости искателей, понемногу открывалась перед их очарованными взорами.
Религиозное движение, сосредоточившееся в Mo, нашло серьезную поддержку при дворе в лице Маргариты, герцогини Алансонской. Она лично была знакома с членами реформаторского кружка и с 1521 года состояла в переписке с епископом Брисонне.
Не удовлетворенная тем, что давала ей жизнь, Маргарита имела все данные для того, чтобы увлечься именно
Брантом говорит:
Она направляла все свои действия, мысли, желания и стремления к великому солнцу – Богу, и поэтому ее подозревали в лютеранстве. То почтение, с каким к ней относились, то высокое мнение о ее уме и сердце, которое сложилось у всех, больше привлекали к Евангелию, чем любой проповедник.
