Мне пришлось мигом прекратить осыпать себя беззвучными проклятиями, потому что один из типов принялся изо всех сил колошматить в дверь.
– Эй, приятель, пора вставать! Давай, пошевеливайся!
Поднялся такой шум, что дальше притворяться, будто я ничего не слышу, было невозможно. Сначала я только чуть пошевелился, но субъект продолжал молотить в дверь, перемежая стук выкриками, так что мне пришлось притвориться, что я в испуге открываю глаза. Тут же я начал делать гримасы, как от боли, несколько напоминавшие те, взаправдашние, но только немного переигрывая.
– Медленно открывайте глаза. Вот так. Прикройте глаза рукой. Говорить можете?
Говорить я, вроде бы, мог, но мне показалось более уместным издавать только негромкие гортанные звуки. Наконец они отважились открыть дверь, и вошли двое говоривших – один лысый, другой тощий, – но на обоих были белые халаты, по крайней мере как у ветеринаров. Они не внушали особых опасений, но по другую сторону двери я разглядел еще двоих в синих комбинезонах, башмаках с высокими голенищами и подпоясанных широкими ремнями, на которых болтались дубинки и пистолеты, выглядевшие вполне реально. Я продолжал прикидываться, что умираю, и один из ветеринаров, лысый, налил в стоявший на полочке над умывальником стакан немного воды и протянул мне. Их очень интересовало, не хочу ли я еще пить, лучше ли мне, нет ли у меня аллергии на бог весть что… Писклявым, цыплячьим голосом я произнес несколько «да» и «нет» и разрешил, чтобы мне оказали помощь.
– Где я? – слабо поинтересовался я, как герой хичкоковского фильма.
– Успокойтесь, дышите глубже. Подождем несколько минут, и когда вам станет лучше и вы сможете идти, мы проведем вас в другое место, где вам все объяснят.
Очень важно было прикинуться, что я не могу нормально идти, и я изобразил сильную боль в лодыжке, которая мешала мне ступить на пол. Лысый снял с меня косок и прощупал стопу от подъема до передней части голени с тем важным видом, который обычно напускают на себя ветеринары.
– Так больно?
«Нет… Да… А-а-а, вот здесь». Я сделал поползновение надеть ботинки, но тип сказал, что лучше мне идти босиком, пока лодыжечная кость не встанет на место. Мне не хотелось бросать ботинки, но вряд ли было разумно настаивать, чтобы мне дали надеть их. С превеликим усилием я приподнял хромое копыто и водрузил семьдесят килограммов веса Пабло Хосе на тщедушного ветеринара. Один из вооруженных типов предпринял попытку войти в комнату – ни много ни мало чтобы надеть на меня наручники. «За что? Где я?» – протестующе залепетал я и сделал негодующее движение вырваться, как человек, обладающий дипломатической неприкосновенностью. Я сделал это с такой безупречно сымитированной неловкостью, что зацепил ширму и стал падать вместе с ней; к счастью, все трое подоспели и удержали меня.
– Оставьте его, не надо наручников. Заберите его. яичные вещи, – сказал лысый.
Вооруженный мужчина соорудил узелок из белой скатерки, которой был покрыт столик, где лежали мои вещи, и забрал ботинки. Когда мы вышли из комнаты, я, не переставая возлежать на плече тощего ветеринара, попытался рассмотреть, что представляет уходящий вправо и влево коридор. Направо был виден ряд дверей, заканчивающийся спускающимися вниз лестницами; налево, метров через двадцать, коридор прерывался решетчатой дверью, рядом с которой за письменным столом сидел еще один жандарм. К нему-то мы и направились, и, увидев, что мы подходим к двери, он поспешно отпер ее ключом, свисавшим на цепочке. Мы шли в следующем порядке: первыми следовали я и ветеринар, игравший роль моего костыля; вслед за нами жандарм нес белый узелок и мои ботинки; за ним шел лысый, а второй жандарм замыкал шествие.
Я понял, что мой момент настал, когда мы ступили за порог решетчатой двери. Трудно точно объяснить, что именно я тогда сделал. Едва переступив через порог, я пробормотал что-то и медленно повернулся, увлекая за собой поддерживающего меня ветеринара, как будто хотел спросить что-то у шедшего позади жандарма. Оказавшись с ним лицом к лицу, я напустил на себя такой перепуганный вид, что он, бедняга, испугался не меньше моего и вздрогнул всем телом. Дальше я действовал мгновенно: вытянув левую руку, я схватил узелок, а правой стал выкручивать шею ветеринару, и когда он согнулся, чтобы сохранить свою голову на тонкой шее, я со страшной силой толкнул его в сторону жандарма. Тот по инерции ударился о лысого ветеринара, шедшего за ним, остальное же мне остается только довоображать, потому что больше я ничего не видел: бросив их всех там и вопя во всю глотку, я кинулся бежать.
Свернув за угол, я продолжал бежать со всей скоростью, с какой человек может бежать в носках по шершавому полу из песчаника, промчался по коридору и оказался на темной лестничной площадке; выбрав уходящий вверх пролет, я понесся по нему, перепрыгивая через три ступеньки, и, пробежав два этажа, остановился, стараясь не дышать слишком громко. Жандармы добежали до низа лестницы («Наверх», – сказал один), но я уже успел запустить руку в узелок, пошарил там вслепую в поисках оковалка и, сначала откусив от него приличный кусок – не пропадать же добру, – с силой швырнул оставшееся вниз, в лестничный пролет.
Мне повезло: шум удара раздался на пару этажей ниже площадки, на которой находились жандармы: тут же я услышал, как и они громко топают вниз в погоне за призраком, а я продолжал бежать все наверх и наверх в темноте, успев подняться на шесть или семь этажей, не обращая внимания на двойные двери, то и дело попадавшиеся мне на пути, пока не добежал до последней площадки, где мне ничего не оставалось, как проникнуть за первую попавшуюся дверь, за которой царила такая тьма, что я мог только догадываться, где я; возможно, эхо производимых мной самим звуков указало, что я попал в какое-то огромное пустое пространство, по которому я стал продвигаться, прижавшись к стене.
Добравшись до прямого угла, который эта стена образовывала с другой, я без сил упал на пол, чтобы перевести дыхание. На несколько секунд весь я обратился в сердце и легкие, наперебой старавшиеся доказать, кто из них звучит громче. Потом я заметил, как едкий пот щиплет глаза, и снова почувствовал пульсирующую боль в голове. Кругом не было видно ни зги; пахло сыростью, картоном и чем-то еще; я бы сказал, что пахло чучелами животных, но не из-за сходства с некоторыми выделениями, связанными с набивкой чучел, а скорее из-за сходства со словами «чучела животных»; знаю, что это сравнение трудно понять, но ведь не менее трудно понять относительность времени, а все лопают ее за милую душу. Не было слышно ни сигналов тревоги, ни чего-либо подобного, и я проникся мыслью, что жандармы, вероятно, обыскивают этаж за этажом, пока не доберутся до верха, но так или иначе надо было встряхнуться и быть начеку. Достав изо рта кусок травы, который мне удалось отгрызть от оковалка Нико, я спрятал его в карман рубашки. Потом развязал узелок и разложил его содержимое у себя на коленях. Между делом нюхнул кокаина, сунув нос в пакетик, и намазал висок смесью порошка и слюны, надеясь, что зелье сработает как местная анестезия. Затем на всякий случай обвязан белую скатерку вокруг пояса и почувствовал себя одним из участников приключений Роджера Уилко, в которых никогда не знаешь, что, черт возьми, тебе может понадобиться в ближайшем будущем.
Метрах в десяти от меня по полу тянулся тонкий лучик света, какой мог бы пробиваться из-под закрытой двери. Чиркнув зажигалкой, я подобрался к нему чуть поближе. Действительно, это оказалась закрытая дверь. Особенно не задумываясь, я открыл ее: за дверью оказался маленький сортир, по-видимому уже долгие годы не использовавшийся, слабо освещенный мутным светом, падавшим через маленькое оконце. Я вышел обратно и, по-прежнему пользуясь зажигалкой, попытался исследовать помещение, в котором находился. Оно было большим и пустынным, как офис, только без столов с компьютерами: повсюду лежала одна пыль. На другой стене я нашел еще одну дверь – противопожарную. Я потянул железную задвижку, и дверь открылась. За ней, по другую сторону толстенной стены, я увидел при свете зажигалки еще одну комнату, тоже пустую, но гораздо меньших размеров. Она была оклеена английскими обоями; расположение розеток, характерные следы на полу, места, в которых обои слегка изменили тон, – все это наводило на мысль, что я в спальне. Из нее я вышел в коридор и вдруг понял, что нахожусь в старом заброшенном доме с замурованными окнами. Сомневаться не приходилось: это была уже часть другого здания.
Из второго я прошел в третье, а из третьего – в четвертое.
Короче: пытаться описать лабиринт – все равно что пытаться сфотографировать привидение. Да и настоящим лабиринтом это на самом деле не было, скорей уж запутанной цепью зданий, иногда соприкасавшихся; никто не планировал ее так, чтобы сбить с толку случайно забредшего сюда человека. Но и так в лабиринте скорее растеряешься не из-за его геометрической усложненности, а из-за ощущения, которое он внушает, а окружавшая меня нескончаемая тьма была идеальным гипнотизером. Только призвав на помощь все свое хладнокровие, я смог не поддаться ужасу и окончательно не сбиться с пути. Однако
