Степан Осипович высказывался в смысле подойти поближе и разглядеть все хорошенько с удобного ракурса, но я не повелся.
– Нам предписано египтян в обиду не дать и себя не показать. Так что смирим любопытство. Пока все тихо, держимся поодаль и поменьше выставляем перископ, – чуть помолчал и добавил: – Очень уж яркое освещение – идеальные условия для наблюдения за морем. А сигнальщики – народ глазастый.
Мне, сказать по правде, рисковать не хотелось ни в малейшей степени. Нынче ночью из-за посторонних звуков пришлось снижать мощность турбины, и душу мою терзали сомнения, когда и как провести ее ревизию. По грубым прикидкам выходило, что этой ночью зарядиться мы сможем, а вот следующей – нет. Не успеем на половинной скорости вращения генераторов наработать достаточно энергии, и тогда ходовые ресурсы существенно упадут.
В общем, пока мы тут под водой тихо бродим туда-сюда, стоит разобраться с важнейшим агрегатом.
Консилиум специалистов, собранный в центральном посту вокруг тумбы перископа, согласился с этим решением, и вскоре в машинном отделении зазвенели гаечные ключи и выражения: «Да чтоб тебя…» мастеровых стали чередоваться с: «Не соизволите ли сойти с моей ноги». Пролетарии физического труда и труда умственного как могли объединяли усилия в достижении общей цели. В корме шкыркал напильник, отчего первая вахта обмотала головы полотенцами – противные звуки, передавались по железному корпусу, словно по звукопроводу, и не давали уснуть. Трижды сменили патроны в поглотителях углекислоты и дважды восстанавливали оба фильтра, успевшие нахвататься пыли.
Потом защипало в глазах, а анализаторы содержания кислорода показали расстояние от Одессы до Жмеринки. Пришлось принудительно сменить атмосферу за счет примитивной продувки лодки воздухом – разлили какой-то растворитель, как бы не ацетоново-спиртовый.
Эта лужа полыхнула, но я не велел гасить – она была маленькая. Прогорело все в полминуты, и мы снова поменяли воздух в лодке. После этого выяснилось, что ветошь, которой протерли разлитое масло, ужасно воняет, и ее спустили в гальюн, который тут же забился. Затем мне пришлось срочно восстанавливать анализатор содержания кислорода, отравленный органикой – благо запчасти с собой у нас имелись практически от всего.
Естественно, мы подвсплыли и стали усиленно вентилироваться через шноркель. Интересно, заметил ли кто-нибудь на эскадрах торчащее из воды бревно, следующее к северу двухузловым ходом? Мы сочли за благо удалиться подальше, и в связи со всеобщей занятостью, место вахтенного начальника заступил Игнат, рулевым работал Степан Осипович, а роль посыльного досталась мне. Отдыхающая вахта при этом совершенно не могла отдыхать – аврал, стопроцентная занятость.
Вскоре опробовали турбину. Там всего-то навсего заменили подшипник, после чего разразились бурные дебаты и о его конструкции, и о доступе к этому слабому месту при ремонте.
День прошел насыщенно, можно сказать, с огоньком. К Александрии мы снова наведались вечером, чтобы убедиться в том, что все здесь по-прежнему, мирком да ладком.
А вот и нет. Английские корабли, оказывается, тут, пока мы были заняты, как-то маневрировали и все перепутались. Зато французы остались на месте. Разбираться в том, что произошло, оказалось рискованно – как минимум еще три корабля «топтались» мористее основных сил и страшно меня нервировали. Еще заметят перископ или наедут на него – что делать будем? Кстати, их шумы через слуховые трубки прекрасно различались, что создавало некоторое психологическое давление.
Мы уходим заряжаться. Солнце скатывается к горизонту, а по ночам нынче особо-то на море не воюют, если только десанты высаживают, чему мы никак не можем помешать.
Глава 19
На стрельбище
Ночь тиха. Яркие южные звезды кажутся близкими – вскарабкайся немного, и достанешь. Луны нынче не видно, и, если верить справочнику, сегодня не ее время. Команда расселась перед рубкой и просто дышит. Если бы не залетающие изредка на низкую палубу брызги, наверное, и на ночлег бы здесь устроились. Нанюхались нынче всякой дряни, вот и переводят дух.
Мы лежим в дрейфе и несем все положенные огни. Мало ли кто появится в окрестностях оживленного порта. Отдаленный свет маяка напоминает о том, что завтра нам предстоит новое дежурство и длительное пребывание в тесном пространстве подводной лодки.
– Ляксеич, черпни мне еще полкружечки. – Не вижу, кто говорит. Тут что интересно – Алексеевич в экипаже один – сын мой, гимназист. Отчество и фамилию он при усыновлении менять не стал. Его раньше все по имени звали, а тут выходит, за ровню себе стали держать. Не знаю почему – за этот шебутной день произошло столько событий – разве за всем уследишь?!
– И мне, Игнат Алексеевич, если не затруднит, – ага, интеллигенция одобряет возведение юноши в разряд «больших мужиков».
Легкая дрожь палубы сообщает о работе ходовых двигателей. Вахтенный начальник принял решение о смене позиции, не обращаясь к командиру за разрешением.
– Пожалуйста, Кузьмич, – это, видимо, сын передает кружку торпедисту. – Вот, Игорь Захарович. – И турбинисту передан зеленый чай, который стынет в луженом бачке тут же наверху. Разводящим при нем, естественно, поставлен самый молодой член команды.
Ходовые двигатели остановлены, и я вижу, как далеко слева по корме движется огонек. Все понятно, убрались подальше с чьей-то дороги. А вот и компрессор заговорил. Значит, зарядка завершена, и давление в емкостях сжатого воздуха доводится до номинала.
Лодка снова в полном порядке, даже сортир прочищен. Нет, ну кто мешал мне предусмотреть его продувку и на аварийные случаи, а не только на работу в штатном режиме?! Впрочем, у каждого члена команды имеется свой кондуит, и мне ужасно интересно – сколько человек «принесут» эту мысль, когда начнется «разбор полетов»?
А сейчас все расслаблены. Ни разговоров за жизнь, ни подначек, ни баек. Люди слушают ночь и, кажется, наполняются ее торжеством.
– Семеныч! – это вахтенный с мостика обращается ко мне вполголоса. – Время вышло. Аккумуляторы и баллоны сжатого воздуха заряжены полностью.
– Благодарствуйте, Эдуард Карлович! Господа подводники, свидание с миром «Тысячи и одной ночи» успешно завершено. Нас приглашают к осмотру руин одного из семи чудес света – Александрийского маяка. Прошу занять места в омнибусе. Через несколько минут отправляемся.
Даже в полной темноте я словно чувствую улыбки интеллигентов. Кто-то из мастеровых добродушно ворчит:
– Балабол ты, Семеныч! Корапь подводный омнибусом обозвал, и откуда слово-то такое выкопал? – Вот и Захарыч пришел в обычное расположение духа, а то лица на нем не было – даже не цеплялся ни к кому. А тут отдышался и ожил.
Вниз спускаюсь предпоследним. Вахтенный следует за мной, задраивая люки.
* * *А ведь сегодня явно Всемирный День Разведении Больших Паров. Дымы, дымы. Идем на перископной глубине, и я осматриваю горизонт в оптику. Еще только рассветает, а впереди уже черным-черно. Ветерок отгоняет клубы в сторону, и они накладываются друг на друга, образуя подобие
