— Но, господин, а если они не хотят быть Черными Тенями?
— Не лезь, идиот, — предупредил Турнам.
Даже не используя свои метки, чтобы сосредоточиться на нем, я легко смог истолковать замешательство на его лице. Он знал, что грядет битва, и теперь пытался решить, чью сторону принять. Тот же вопрос я видел на лицах Диадеры и Гхиллы.
— Все изменилось, когда Сутарей рассказала аббату о Тасдиеме и о том, что он сделал с теми деревенскими жителями, — сказал я, надеясь, что, если остальные увидят, как далеко зашел аббат, они заставят его отказаться от своего плана. — Он собирается запечатлеть узоры, которые использовала моя бабушка, чтобы обручить меня с Тенью, прямо на тросах Моста Заклинаний. Он заразит всех магов в отряде Черной Тенью.
— Ну и что, мальчик? — спросила Гхилла. — Может, когда они узнают, каково жить так, как живем мы, они перестанут на нас охотиться.
— Неужели ты не понимаешь? Как только он обручит их с Тенью, маги не смогут разорвать связь с аббатом. Ему не придется вырезать сигиллы отрицания на их плоти, как сделал Тасдием; он выжжет их прямо на их душах. Он будет навязывать им свою волю, заставит их убивать друг друга, и, когда это будет сделано…
— Когда я закончу делать то, что необходимо для защиты аббатства, я высосу досуха каждого из этих ублюдков.
Аббат печально покачал головой.
— Интересно, Келлен, трудно ли тому, кто опутывает себя мелочными идеями философии аргоси приграничья, быть свидетелем простой правды о том, как ведутся войны?
— Ты не должен так поступать.
Я повернулся к Сутарей:
— Ты поклялась, что никогда не станешь такой, как Тасдием, но то, что ты делаешь сейчас, не лучше. Обручение их с Тенью и исполнение над ними ритуала отрицания — хуже убийства.
— Оставь девушку в покое! — закричал аббат. Гнев в его голосе не мог скрыть его истинных намерений.
«Обрати на меня внимание, — звучало в этом голосе. — Я здесь за главного».
— Скажи, Келлен, благодаря своим новоприобретенным загадочным способностям ты можешь увидеть свою роль во всем этом? В конце концов, если бы ты так отчаянно не стремился избавиться от Черной Тени, ты мог бы никогда сюда не попасть, и я бы никогда не узнал секрета, как обручать с Тенью других. И если бы ты не отправился шпионить за собственным народом, мы бы не узнали, как воспользоваться Мостом Заклинаний.
— Ты — чертов мерзавец.
Я попытался глупо ринуться на него, но Турнам схватил меня за плечо и отбросил назад.
Аббат подошел к Сутарей и взял у нее длинную серебряную обручающую иглу. Чистая Тень сочилась из меток на его руке, наматываясь на узкий стержень, чтобы превратиться в единственную блестящую каплю на заостренном кончике.
— Ты и раньше обвинял меня в том, что я религиозный фанатик, Келлен. Может, и так, но моя вера в мой народ и моя религия — это все, что нужно, чтобы обеспечить их безопасность.
Он опустился на колени у Моста Заклинаний и кончиком своего инструмента начал наносить первый символ на ничего не ведающей душе какого-то мага.
Раздался рев, и Бателиос оттолкнул Турнама, чтобы добраться до аббата.
— Нет! Я не допущу этой мерзости! Я не могу позволить те…
Аббат не сказал ни слова, даже не повернулся, чтобы на него посмотреть, но завиток Тени выметнулся из манжеты его одеяния и ударил Бателиоса о ворота. Здоровяк упал на землю без сознания, тонкий кровавый след тянулся по решетке вниз, к его затылку.
— Уберите его отсюда, — приказал аббат Турнаму и остальным. — Если можете перевязать его рану, прекрасно. Если он попытается сопротивляться, сбросьте его с горы.
Когда никто не шевельнулся, он повернулся к ним лицом, полным праведного гнева:
— Это война, а не какая-то куртуазная игра по учтивым легким правилам! Каждый день вы приходите ко мне, плачась о своих страхах, о том, что вас изгоняют ваши семьи, о том, что вас преследуют охотники за головами из джен-теп. «Защити нас», — умоляете вы снова, и снова, и снова.
Он поднял серебряный инструмент обручения, опять наполняя его своей Черной Тенью.
— Ну, так вот как это делается.
На мгновение, буквально на долю секунды, я подумал, что другие могут повернуться к нему спиной — что этот смелый, харизматичный лидер, который понятия не имел, какие безумные вещи он говорит, зашел слишком далеко. Но, когда я перевел взгляд с Турнама на Сутарей, на Гхиллу и, наконец, на Диадеру, я увидел только их отчаянное стремление поверить в слова аббата, увидел, насколько они находятся во власти его логических обоснований и в каком они восторге от обещаний защитить их. Вряд ли я когда-либо чувствовал себя таким одиноким, как тогда.
Без предупреждения извилистые черные линии вокруг моего глаза опять сместились, вернувшись к своему привычному шаблону, когда мир снова похоронил себя во лжи. Видимо, я достиг границ своего энигматизма. Думаю, поиск правды и знание, что с ней делать, — совершено разные вещи.
«И как мне теперь поступить, бабушка? Какая цель заставила тебя преподнести мне подарок, которого не пожелал бы ни один здравомыслящий человек?»
Я сунул руки в мешочки с порошком, висящие у меня по бокам, и посмотрел на аббата.
— Знаете, когда мы впервые встретились, я сказал, что вы старый, глупый и слабый. Мне следовало бы сказать — старый, тупой и мертвый.
Аббат продолжал связывание, черное масло его меток скользило вниз с запястий, чтобы превратиться в чернила.
— Значит, хочешь дуэли, Келлен? Хочешь, чтобы я отложил инструмент и посмотрел, сможет ли изгой — меткий маг выхватить оружие быстрее большого и скверного тирана?
— Не могу придумать ничего, чего мне хотелось бы больше.
Диадера приблизилась ко мне:
— Келлен, ты злишься, и у тебя есть все основания беспокоиться насчет плана аббата, но, пожалуйста, просто послу…
Я оттолкнул ее:
— Не прикасайся ко мне.
Она стояла на линии огня, и Турнам, Гхилла и Сутарей уже приближались, чтобы защитить аббата. Углы были слишком острыми. Если и существовал момент, когда я мог бы выиграть бой, не причинив вреда людям, которые, несмотря на все, что я сделал, предложили мне место среди них, он давно миновал.
— Я предупреждал тебя, Диадера, — сказал аббат, все еще стоя лицом к мосту. — Как только он появился, ты начала строить ему глазки, но я сказал, что Келлен не из тех, кто ищет утешения или успокоения. Нет, этот парень носит свои метки, как кокарду дароменского маршала, как будто быть изгоем — некое благородное занятие.
— Это могло быть по-настоящему, — сказала она, хотя я не знал наверняка, разговаривает она со мной, с аббатом или сама с собой.
Диадера снова пошла ко мне, ее бледно-зеленые глаза обещали, что мы еще можем все исправить, что еще не поздно. Но к тому времени мой разум был слишком
