Однако трое героев не заметили всех этих ужасов даже тогда, когда очнулись. Для них эта битва в любом случае была закончена. Они сомкнули свой тесный круг на пороге Золотых Врат, нашли точку покоя между жизнью и смертью. И хотя Тави продолжал истекать кровью, он смотрел на лица друзей ясным и счастливым взглядом.
«Я слышу зов издалека. Другие миры так близко. Я вижу странные места. Желтые дома на полях голубой травы. Люди с прекрасными большими глазами ждут меня. Фонтаны огня, которые бьют из серебристой земли, и деревья, которые вечно горят. Люди с гордыми красными лицами тоже ждут меня. Я вижу ночь под другими звездами и слышу смех легких голосов. Там меня тоже ждут».
«Нет, ты не умрешь. Только не ты».
«Ты же знаешь, я бы остался».
«Ты останешься в моем сердце».
«А я унесу память о тебе туда, где есть только свет, летящий сквозь пустоту».
«Но ты не можешь. Земля в кольце тьмы».
«Эта преграда стала очень тонкой».
«Идем во врата. Мы можем снова родиться».
— Я бы пошел, — чуть слышно согласился Тави. Но никто из них не шевельнулся. А потом Тави повернул голову и долгим взглядом посмотрел в самую глубину врат. Вся золотая армия уже вышла наружу, и золотые чертоги были почти пусты. Лишь четыре человека были там. Один из них шел впереди, прямо к ним, а трое держались поодаль и не спешили обгонять первого. И вот Хинта узнал того, кто к ним шел. Это был Джилайси Аргнира — старец с лицом, которое само было как рассказ о жизни и смерти, как ответ на половину человеческих вопросов. Джилайси был без скафандра, в простых старинных серебристо-белых одеждах: жрец, а не воин. И, глядя на него, Хинта вдруг понял, что это какой-то другой фавана таграса, потому что казалось, что в Джилайси не было никого второго — лишь один дух, не изменившийся, не смешавшийся. Его лицо было тем самым лицом, которое изображали на барельефах, скопированных с его прижизненных портретов. Он подошел и преклонил колено, его белая старческая рука легла на окровавленный лоб мальчика. Тави вздохнул под этой рукой, и на мгновение закрыл глаза.
— Прошлое, — прошептал он. — Я вижу свою прежнюю жизнь.
Из его глаз, как и из глаз Джилайси, катились тихие слезы.
— Нинаджи ва тайрум анатис каса таджифа, — тихо отозвался Джилайси, — а лава Таливи.
— Что он сказал? — переводя взгляд на Ивару, спросил Тави.
— Только лучшие из людей умирали на моих руках дважды, мой любимый Таливи, — срывающимся голосом перевел Ивара.
Тави улыбнулся, откинулся назад, глубоко вздохнул; и в это мгновение его кровь начала обращаться в золото, а его слезы — в изумруд. Это зрелище было таким прекрасным, что Хинта на время забыл о смерти и разлуке. Он просто смотрел, как золотая пыль заменяет собой темную влагу, как хрупкое тело становится подобным статуе. На своих окровавленных руках Хинта тоже ощутил золотую пыль, и понял, что уже не держит за руку живого человека — пальцы Тави были похожи на металл или камень, из них ушла пульсация жизни. И тогда Хинту охватил ужас.
— Нет, — в который раз взмолился он, — нет, ты не должен умирать. Что мы будем делать без тебя? Не уходи.
— Нет, уходи, — возразил Ивара. — Лети. Будь свободен.
Но Тави уже не мог ответить словами. Его лицо разделилось; сквозь золотую кожу проступили две призрачные маски. Два духа рвались из него наружу, и в этих духах было столько силы, столько страсти, что воздух задрожал от соприкосновения с их энергией. В безумном порыве Хинта положил руку на лицо друга, пытаясь удержать этих духов там, внутри, но они, улыбаясь и плача, проскользнули прямо сквозь его ладонь. А само лицо и тело Тави вдруг распались, осыпались золотой пылью, взметнулись вверх зелеными искрами. Волшебный смерч поднялся на месте, где еще мгновения назад было тело мальчика. Ивара и Хинта, измученные, плачущие, остались одни над горсткой золотого праха, среди танца зеленых искр. Джилайси поднялся на ноги и в молчаливом благословении возложил свои белые руки на головы двух осиротевших людей. Потом он зашагал назад — в золотые чертоги. Хинта смотрел ему вслед и ощущал остывающее прикосновение на своих мокрых от крови и пота волосах.
— Он умер, — сказал Хинта. — Умер.
Он опускал руки в золотую пыль, но Тави там больше не было. После гибели Ашайты в душе у Хинты была черная пропасть. Теперь же там открылась другая пропасть — золотая. И это было намного страшнее. Потому что некуда было деться от этой пропасти — не было злобы, чтобы ей отдаться, слепоты, чтобы ею укрыться, плана мести, чтобы начать его воплощать. Только печаль — бесконечная, как сама вселенная, яркая, как сам огонь Итаирун.
— Он не должен был, — прошептал Хинта.
— Отпусти его, — встряхивая Хинту за плечи, охрипшим голосом приказал Ивара. — Он так хотел.
— Я не могу. Я тоже умер, если умер он.
— Ты жив, Хинта.
— Я люблю тебя, как любил он. Но я умер.
— Не говори так. Мне тоже больно.
— Я знаю. Тебе больно потому, что ты жив. Но мне не больно, как и ему не было больно. Меня просто нет.
— Это ложь, ты здесь, ты есть!
— Я не отпускаю его. Не могу. Я там, где он. Я туда, куда он.
Они замолчали. Между тем вокруг них по обе стороны врат происходили важные вещи. Вслед за волной энергийной Бемеран Каас явился Аджелика Рахна — он уже не был единым великаном, но снова распался на сотни
