— Сама цела? — спросила она у меня без особого интереса.
— Ни царапины, — проворчала я.
Азарт и волнение, охватившие меня во время сражения с Мелисентой и горячившие кровь, схлынули, и мне снова стало холодно. Я плотнее запахнулась в меховой плащ и пошла к лошади, которую Варла привязала к чахлому деревцу на взгорке.
— Чед проспит, пока нас не будет, — говорила Варла, когда мы двинулись в обратный путь, — и это к лучшему. Знал бы, куда мы поехали — помчался бы следом. Он очень привязан к тебе, невестка.
«Только мне не нужна его привязанность», — подумала я, с ненавистью глядя на красную подушку на седле мула. Свекровь ехала впереди, указывая дорогу
Мы снова проезжали болото, и корочка льда на черной жиже время от времени трескалась, выпуская из трясины гнилую вонь.
Мул остановился, и Варла слезла, рассматривая что-то на упряжи.
— Почему остановилась? — спросила я. Мне становилось все хуже и хуже, страшно хотелось пить, а свет солнца даже через снежные тучи казался обжигающим. Я мечтала поскорее добраться до замка, чтобы укрыться под его темными сводами, а тут замешкалась свекровь.
— Подпруга порвалась, так некстати, — пожаловалась Варла. — Помоги, будь добра. Я слезла с лошади и подошла к свекрови.
— Подержи вот тут, — показала она на ремни под брюхом мула. — У меня есть запасная кожаная плетенка.
Я наклонилась и тут же почувствовала обжигающую и острую боль в шее справа. Отшатнувшись, я соступила с тропинки и сразу провалилась по колено в черную жижу.
Свекровь стояла на тропе, сжимая в руке окровавленный серебряный кинжал.
— Ты что наделала, мерзавка?! — крикнула я, проваливаясь уже по пояс и пытаясь зажать рану на шее.
— Моему сыну не нужна упыриха, — сказала свекровь, наблюдая, как я проваливаюсь в трясину все глубже. — С Синезубыми Невестами пора покончить раз и навсегда.
Глава 23.
Чары разрушены
Варла стояла и смотрела, как я тону, а меня затянуло по грудь, потом по плечи… Я пыталась схватиться за какие-то тощие корешки, торчавшие на кочке, но они были в грязи и выскальзывали из ладони, как живые. Трясина заглатывала меня, как чудовище, и пасть у него была холодная и смертоносная, как зубы Мелисенты. Только справиться с ведьмой оказалось куда проще.
Я забилась в последней попытке выжить, потому что кровь сочилась между пальцев, и рана горела, будто туда сунули горящую головню. Это было мучительно — медленно умирать на глазах у невозмутимой старухи, которая только и ждала, когда я сдамся. Рванувшись, я схватила за нитки корешков, но это усилие стоило мне лишних секунд на поверхности — пальцы опять соскользнули, и я провалилась по самую макушку.
Но кто-то схватил меня за запястье и потянул вверх. Я вынырнула, кашляя и отплевываясь. Глаза были залеплены грязью, и невозможно было разглядеть спасителя. Я цеплялась за его руку, но слабела, слабела… И как из-под земли услышала незнакомый голос — кто-то истошно орал:
— Рэндел! Ты идиот! Веревку! Быстро веревку!
Болото выпускало меня медленно, с причмокиванием, один мой сапог так и остался в жадном нутре трясины, но зато я оказалась сначала животом на кочке, а потом меня подхватили под руки и выволокли на твердую землю.
Кто-то щедро залепил мне в лицо снегом. Я вскрикнула, но это помогло промыть глаза. Проморгавшись, я увидела Рэндела. Он склонился надо мной и пытался укутать в свой плащ.
— Ты опять своевольничаешь, женщина! — напустился он на меня. — Пошла воевать с ведьмой? О чем ты думала?!
В его объятиях было так спокойно, что я примирилась и с болью раны, и с холодом. Уж лучше умирать так, чем в болоте.
— Думала о тебе, Эдейл, — сказала я, чувствуя себя почти счастливой. — Ты бы полез геройствовать, и я могла тебя потерять…
— Она ранена! — воскликнул незнакомый голос. — Да она вся в крови! У тебя кинжал?! Ты что натворила! Мать, ты что сделала?!
— Надо ее перевязать, — вмешался третий голос, и я узнала Эрика.
Я только хмыкнула. Собрался меня перевязывать? После удара в шею? Чудо, что я до сих пор жива.
Мужчины горланили над моей головой, перекрикивая друг друга. Кто-то предлагал сейчас же мчаться к фее Флёр-де-Фарин, кто-то требвал чистой воды и винной настойки, чтобы обработать рану, а я смтрела на Рэндела и мечтала, чтобы все они замолчали, и дали мне умереть без суеты и воплей. Наверное, мужчины поняли мою просьбу, потому что разом замолчали, и теперь раздавались только тихие всхлипы — плакала женщина. Я?! Нет, я не плакала, слез не было. Плакала Варла. Раскаялась или решила изобразить раскаяние? Лицемерка и гадина… Но думать о плохом перед смертью не хотелось, и я поудобнее устроилась в объятиях Рэндела, только он почему-то меня отпустил, уложив прямо на промерзлую землю. Это было совсем не хорошо, потому что холод тут же пробрал меня до самых костей.
Но в следующее мгновение стало тепло, и даже жарко, потому что моей щеки коснулась нежная женская рука — горячая, обжигающе горячая. Но сейчас я наслаждалась этим жаром.
— Я же обещала твоей матери, что буду тебя защищать.
— Фея! — выдохнула я. — Между прочим, я прикончила Манилу.
— Я знаю, — Флёр-де-Фарин коснулась указательным пальцем моего лба, прочертила по носу, по губам, до подбородка.
— Ты говорила, что тогда избавишь меня от упыриного яда! — выпалила я.
— Подожди, леди Торопыга, — остановила она меня, тихо засмеявшись. — Тебя чуть насквозь не проткнули, не о том ты переживаешь.
— Ты спасешь ее? — услышала я Рэндела.
— Смогу излечить рану, — ответила Флёр-де Фарин, — но остальное…
— Ты обещала! — почти взвизгнула я, пытаясь сесть. — Я не желаю быть упырем!
— И не будешь, — ответила фея. Оказывается она стояла на коленях, склонившись надо мной. Она приподняла капюшон, и я зажмурилась — таким нестерпимым светом лучились ее глаза. — Надо лишь, чтобы мужчина, который искренне тебя любит, пожертвовал тебе свою кровь.
— Что?! — возмутилась я, снова пытаясь сесть. — Это твоя помощь?! Кто согласится…
— Возьми мою кровь всю до капли, — сказал Рэндел. — Только спаси ее.
— Ну нет! — сердито возразил незнакомый мужчина. — Ты уже достаточно рисковал. Надо и мне что-то сделать. Кровь должна быть моя.
Я приподнялась на локте, с беспокойством оглядываясь. Рэндел, Эрик и… еще один мужчина. Незнакомый, но… очень знакомый.
Косматый, с отросшей бородой, но голубые глаза смотрят осмысленно, и когда он открывает рот, то раздается не рычание, а человеческая
