Кибериада. Сказки роботов

– предсмертный стон всех Трурлей цифрового университета. Минуту спустя, в ужасе от содеянного, он хотел уже снова воткнуть штепсель в розетку, но при мысли о том, что скажет ему Трурль из машины, струсил, и рука у него опустилась. Выскользнул он из мастерской в сад, да так поспешно, что это походило на бегство. Сперва решил присесть на лавочке под зеленой кибарбарисовой изгородью, где прежде, бывало, предавался размышлениям столь плодотворным, однако же передумал. Сумеречное сиянье луны заливало сад и окрестности, но именно этот торжественный блеск досаждал Трурлю, напоминая о временах молодости: ведь спутник был дипломной работой его и Клапауция, их первым самостоятельным творением, за которое наставник их, Кереброн, отметил друзей на торжественном заседании в актовом зале. Мысль о мудром учителе, давно уж покинувшем бренный мир, каким-то странным, неясным для него самого образом толкнула Трурля к калитке, а потом напрямик через поля и луга. Ночь была просто волшебная; жабы, подзаряженные, как видно, недавно, отзывались монотонным, наводящим дремоту кваканьем, а по серебристой глади пруда, берегом которого он шел, расходились отливающие блеском круги: это киберыбы, подплывая к самой поверхности, чмокали воду снизу чернеющими в лунном свете губами. Трурль, однако, не замечал ничего, погруженный в какие-то мысли. Но бесцельным это странствие не было, и он не удивился, очутившись перед высокой стеной. Чуть дальше показались тяжелые кованые ворота, приоткрытые ровно настолько, чтобы протиснуться. За оградой было темнее, чем на открытой местности. Величественными силуэтами возвышались по обе стороны старинные надгробия, каких никто уже много веков не ставил. По их бокам, покрытым зеленоватой патиной, бесшумно сплывали листья, опадавшие с высоких деревьев. Идя по аллее среди этих барочных надгробий, можно было проследить эволюцию не только кладбищенской архитектуры, но и физического строения тех, кто покоился вечным сном под стальными плитами. Минул век, а с ним и мода на круглые надгробные таблички, мерцающие фосфорическим блеском наподобие циферблатов приборных панелей. Он шел все дальше; каменные ряды плечистых гомункулюсов и големов кончились. Он был уже в новой части некрополя и ступал все медленнее: по мере того как неясное побуждение, приведшее его сюда, становилось осознанной мыслью, ему все больше недоставало отваги исполнить ее.

В конце концов он остановился перед могильной оградой; она окружала гробницу, наводившую холод своей безупречно геометрической формой – плоский шестигранник, вмонтированный в нержавеющий цоколь. Трурль еще колебался, но рука уже тянулась в карман за универсальным слесарным набором, который всегда был при нем. Он воспользовался им как отмычкой. Отпер стальную калитку, затаив дыхание, приблизился к шестиграннику, приподнял обеими руками табличку, на которой прямоугольными буквами было выгравировано имя профессора, и толкнул ее так, что она повернулась, как крышка шкатулки. Луна скрылась за тучами – он не видел даже собственных рук; кончиками пальцев нащупал предмет, похожий на ситечко, а рядом – большую кнопку, которую не сразу удалось вдавить в кольцевую оправу. Он нажал сильнее и замер, испуганный собственной дерзостью. В гробнице раздался какой-то шорох, ток пробудился, защелкали тихо реле, как утренние цикады, что-то внутри загудело и замолкло опять. Провода отсырели, подумал он разочарованно, а потом с облегчением; но в эту минуту в гробнице заскрежетало раз, другой, и старческий, дряхлый, но совсем недалекий голос отозвался:

– Что такое? Что там стряслось? Кто явился? И зачем? Что за глупые шутки после вечной ночи? Дадите вы мне покой или нет? Неужели я должен ежеминутно вставать из гроба по прихоти первого встречного проходимца, кибербродяги, а? Смелости не хватает ответить? Ну, смотри, вот встану я, вырву доску из гроба…

– Го… Господин и Учитель! Это я… Трурль! – пролепетал не на шутку испуганный столь недружественным приемом конструктор, склонил голову и застыл в той самой смиренной позе, которую принимали когда-то все ученики Кереброна под градом его справедливых упреков; короче, он вел себя так, словно в мгновение ока скинул с себя лет шестьсот.

– Трурль? – заскрежетал профессор. – Постой-ка… А, Трурль! Ну конечно! Я и сам мог бы сообразить. Погоди, каналья…

Послышался такой скрежет и скрип, как будто усопший уже начал срывать с петель крышку гроба. Трурль отступил на шаг и поспешно сказал:

– Господин и Учитель! Не волнуйтесь, пожалуйста! Ваше Превосходительство, я только…

– Ну, что там еще? Испугался, что я из гроба встаю? Погоди, говорю, я должен расправить члены, а то у меня все занемело. Oгo! Смазка совсем испарилась, ну и высох же я, ну и высох!

Действительно, эти слова сопровождались адским скрипом. Когда скрип утих, из гроба отозвался ворчливый голос:

– Наломал небось дров, а? Напутал, напортил, напортачил, а теперь нарушаешь вечный покой старого своего учителя, чтобы он вызволил тебя из беды? Не уважаешь останков, которым ничего уже не нужно от жизни, неуч! Ну, говори же, говори, если даже в могиле нет от тебя покоя!

– Господин и Учитель! – приободрившись, начал Трурль. – Вы проявляете свойственную вам проницательность… Вы не ошиблись – так оно все и было! Я напортачил… и не знаю, что делать дальше. Но не ради себя осмелился я беспокоить Вашу Честь! Я обращаюсь к Господину Профессору, поскольку этого требует высшая цель…

– Цветы красноречия вместе с прочими экивоками оставь при себе! – забурчал Кереброн из гробницы. – Итак, ты ломишься в гроб, потому что увяз по шею и вдобавок поссорился со своим другом-соперником, этим, как там его… Клоп… Клип… Клап… а чтоб вас обоих!

– Клапауцием! Совершенно верно! – быстро подсказал Трурль, невольно вытягиваясь по швам.

– Вот, вот. И вместо того чтобы обсудить проблему с ним, ты, будучи самовлюбленным гордецом и к тому же редкостным идиотом, тревожишь по ночам хладный прах заслуженного наставника. Так или нет? Ну, отвечай же, головотяп!

– Господин и Учитель! Речь шла о проблеме, важнее которой нет в целом Космосе, – о счастье всех разумных существ! – выпалил Трурль и, наклонившись над ситечком микрофона, словно на исповеди, поспешно и лихорадочно стал рассказывать о событиях, случившихся со времени его последней беседы с Клапауцием, даже не пытаясь утаить что-либо или же приукрасить.

Кереброн сначала молчал как рыба, а после, по своему обыкновению, начал сопровождать излияния Трурля бесчисленными намеками, колкостями, ядовитыми репликами, гневными или ироническими покашливаниями, но Трурля уже понесло, он забыл обо всем на свете и, только поведав задыхающимся голосом о последнем своем поступке, умолк и застыл в ожидании. Кереброн же, который до этого, казалось, не мог вволю накашляться и нахмыкаться, добрую минуту хранил гробовое молчание, а потом звучным, словно помолодевшим басом заговорил:

– Ну да. Ты осел. А осел потому, что лентяй. Тебе всегда было лень заниматься общей онтологией. Вот влепил бы я тебе кол по философии, а