Но микрофона у него не было. Не было ничего… Почему они не дали яду? Наверное, не был нужен.
В отдалении из-за деревьев появился дом, ярко освещенный, шумный, в темный парк лилась музыка. На газонах подрагивал отблеск окон. На втором этаже горели настоящие свечи, в канделябрах. Теперь он принялся считать столбы ограды, у одиннадцатого замедлил шаг, остановился в тени, падающей от дерева, коснулся пальцами проволочной сетки, она, пружиня, подалась; потом слегка наступил на ее нижнюю часть, которая не была сцеплена с верхней, перешагнул препятствие – и вот он уже в саду. Перебегая от тени к тени, он очутился у высохшего фонтана. Тут он вынул из кармана стакан, ногтем подрезал пленку, которой он был заклеен, сорвал ее, смял и отправил в рот, чтобы тут же запить ее маленьким глотком вермута. Теперь, держа стакан аперитива в руке, он, больше не скрываясь, двинулся посередине дорожки прямо к дому, без спешки – гость, возвращающийся с короткой прогулки, перегрелся танцуя и вышел в поисках прохлады… Кресслин поднес к носу платочек, перекладывая стакан из руки в руку, когда проходил между тенями тех, кто стоял по обе стороны двери. Он не видел лиц, чувствовал только провожающие его невнимательные взгляды.
Свет был почти голубым на первой лестнице, тепло-желтым на второй; музыка играла вальс. Гладко, подумал он. Не слишком ли гладко?
В зале было тесно. Он не сразу ее заметил. Ему оставалось сделать два шага до нее. Ее окружали мужчины с орденскими ленточками в петлицах, как вдруг на другом конце зала раздался грохот – кто-то упал. Споткнулся какой-то лакей в ливрее, да так неловко, что поднос, уставленный бокалами, вылетел у него из рук, брызгая белым и красным вином. Что за тюлень! Окружавшие Севинну как по команде повернули головы в ту сторону. Один только Кресслин продолжал смотреть на нее. Этот взгляд озадачил ее, хотя и был едва уловим.
– Вы меня не узнаете?
– Нет.
Она сказала «нет», чтобы оттолкнуть, отбросить его. Он спокойно улыбнулся:
– А карего пони помните? С белой стрелкой над копытом? И мальчика, который испугал его мячом?
– Так это вы?
– Я.
Им не понадобилось знакомиться, раз они знали друг друга с детства. Он танцевал с ней только один раз. Потом больше держался в отдалении. Зато уже после часа ночи они вместе вышли в парк. Вышли через дверь, о которой знала только она. Прогуливаясь с ней по аллеям, он то тут, то там замечал людей, стоявших в тени деревьев. Сколько же их! А он их даже не заметил, перелезая через сетку. Странно.
Севинна смотрела на него, ее лицо белело в свете луны, которая после полуночи все-таки прорвалась сквозь облака – как и ожидалось.
– Я бы вас не узнала. А все же вы мне кого-то напоминаете. Вовсе не того мальчика. Кого-то другого. Взрослого.
– Вашего мужа, – ответил он спокойно. – Когда ему было двадцать шесть лет. Вы, должно быть, видели снимки.
Она заморгала.
– Да. Откуда вы знаете это?
Он улыбнулся.
– По обязанности. Пресса. Временно – военный корреспондент. Но с гражданским прошлым.
Она не обратила внимания на его слова.
– Вы из тех же мест, что и я. Удивительно.
– Почему?
– Как-то… это даже тревожит меня. Я не знаю, как это выразить, – я почти что боюсь.
– Меня?
Он был искренен в своем изумлении.
– Нет, что вы. Но это как бы прикосновение судьбы. Эта ваша похожесть и то, что мы знали друг друга еще детьми.
– Что же здесь такого?
– Я не могу вам объяснить. Это всего лишь намек на ту ночь. Как будто это что-то предзнаменует.
– Вы суеверны?
– Вернемся. Здесь холодно.
– Никогда не надо убегать.
– О чем это вы?
– Не следует бежать от судьбы. Это невозможно.
– Откуда вам знать?
– Где теперь ваш пони?
– А ваш мяч?
– Там, где и мы будем через сто лет. Все вещи растворяются во времени. Нет лучшего растворителя, чем оно.
– Вы говорите так, будто мы с вами старики.
– Время убийственно для старых. И непонятно для всех.
– Вы думаете?
– Я знаю.
– А если бы?… Нет, ничего.
– Вы хотели что-то сказать?
– Вам показалось.
– Нет, не показалось, потому что я знаю, что вы имели в виду.
– Что же?
– Одно слово.
– Какое?
– Хронда.
Она вздрогнула. Это был страх.
– Что вы…
– Не бойтесь, прошу вас. Мы оба всего лишь двое посторонних, которые знают это слово, – кроме вашего мужа и специалистов доктора Суови. Тех, из центра Негген.
– Что вы знаете? Откуда?
– Я знаю то же, что и вы.
– Не может быть. Это же тайна.
– Поэтому я и не говорил этого слова никому, кроме вас. Я знал, что вам оно известно.
– Как вы могли это узнать? Вы… очень рискуете. Понимаете ли вы это?
– Я ничем не рискую, потому что мои сведения не более и не менее легальны, чем ваши. С той разницей, что я знаю, от кого вы их получили, а вы не знаете, откуда получил их я.
– Эта разница не в вашу пользу. Откуда вы узнали?
– А сказать вам, откуда узнали вы?
– Может быть, вы знаете и… когда?
– В самое ближайшее время.
– В ближайшее! Вы ничего не знаете! – Она задрожала.
– Я не могу вам сказать. Не имею права.
– А то, что уже сказали?
– Это не больше того, что сказал вам ваш муж.
– Разве кто… Откуда вы знаете, что это он?
– Никто из правительства, кроме премьера, не знает. Премьера зовут Моррибонд. Дальше все просто, не так ли?
– Нет… Но каким образом? А! Подслушивание?
– Нет. Не думаю. Не было нужды. Он просто должен был вам сказать.
– Почему? Не думаете ли вы, что я…
– Нет. Именно потому, что вы никогда бы этого не потребовали. Он должен был сказать, потому что хотел дать вам что-то, что имело для него наивысшую ценность.
– Значит, не подслушивание, а всего лишь психология?
– Да.
– Который час?
– Без шести минут два.
– Не знаю, что станет со всем этим. – Она смотрела в окружающий их мрак. Тени ветвей, плоские и четкие, дрожали на посыпанной гравием дорожке. Временами казалось, что они неподвижны, а дрожит земля. Музыка доносилась до них, будто из другого времени.
– Мы здесь уже неприлично долго, – сказала она, – вы не догадываетесь почему?
– Начинаю догадываться.
– Тайна, которая… сделает это с миром, уже не тайна за минуту до… часа ноль. Может быть, мы перестанем
