Моё неудобное кресло снова развернуло меня носом в стенку. Тодд вышел. Сломанные ступни болели. Ко мне подъехал меддроид и ткнул меня инъектором в оголённое предплечье. У меня всё начало кружиться перед глазами, а нейросеть начала орать, что это инъекция сильного наркотика. Перед тем, как меня накрыла эйфория, я успел дать команду на вывод синьки из организма.
Мне было легко и хорошо, я услышал бубнящий голос Тодда, подумал, что, не слышал как он зашёл и что хорошо бы его послать:
— Иди нахер.
Посылать Тодда мне было радостно. Тодд продолжал что-то бубнить, а я его также радостно посылал теми же самыми словами.
Через какое-то время эйфория прошла и я очнулся в дерьме. Мне было плохо, я был весь в липком поту. Во рту — будто кошки насрали. И сушняк. Я сидел и думал — вот он, реальный вкус синьки. Запоминал пот, сушняк, бессилие и, главное, запах. Я в армии так курить бросил — сосредоточился на запахе сигарет, что он неприятный, убедил в этом себя и с тех пор не курил. Курить мне в армии было не удобно. Пока народ с Территории покурить уходил, я ныкался прям на Территории подремать или что-нибудь почитать. Да и с сигаретами перебои были постоянно. Теперь нужно с синькой это повторить. "Надо запомнить: синька — это говно. Это она так пахнет…"
Снова заявился Тодд. Морщась от запаха он что-то говорил и что-то орал. Дроид меня чем-то поил, жажду я утолил — и хорошо. Тодд меня о чём-то снова спрашивал. Мне очень захотелось рассказать ему, что он придурок — сдержаться я не смог и рассказал. На нейросети потом проверил, получилось не содержательно:
"Ну, Тодд, ну ты и придурок, ха-ха-ха. Ну, придурок. Ну, Тодд, ну полный придурок."
И так по циклу с мелкими вариациями. "Ну" я подхватил от Тодда.
Меддроид продолжил мне делать инъекции синьки. Каждые четыре часа днём и ночью. Скоро я сбился со счёта времени и доз. После каждой новой дозы меня накрывала очередная эйфория. Она была всё короче, а после мне было всё хуже. Очередной откат я пережидал в медитации, насколько это возможно. Наконец, я отдалился от своего воняющего тела и очутился непонятно где.
Вокруг меня был белёсый мерцающий туман и я в нём плавал. Моё тело осталось где-то сзади, я чувствовал где оно, но возвращаться к нему и в него не торопился. Затем я увидел в тумане неоднородность, что-то более плотное, и эта неоднородность ко мне приближалась. Затем она ускорилась и вцепилась мне в бок. Оказывается, я тоже более плотный сгусток белёсого тумана. Больно! Я захотел оторвать напавшего, и у меня появилась туманная рука, затем сразу вторая. Я оторвал сгусток от себя и начал его рассматривать. Зубастые челюсти и дальше тело-мешок. Челюсти тянулись ко мне, тело начало вытягиваться и утоньчаться, того и гляди выскользнет и снова укусит. Я сжал его изо всех сил, пытаясь раздавить. Сгусток развеялся, а в меня хлынул поток энергии. Я жрал эту энергию, и она у меня усваивалась, откушенный от меня кусок зарос, я немного уплотнился. Я стал оглядываться по сторонам и увидел ещё один приближающийся сгусток. Видел я теперь лучше — это была такая же зубастая тварь. Я не стал ждать, когда она меня укусит, схватил её на подлёте и раздавил, получив ещё одну порцию энергии. Так я и висел в тумане, хватая и поглощая зубастиков. Один раз прилетело сразу два, но проблем мне это не доставило.
— Вот ты где, внук. — Раздался голос. — Смотри не переешь, привидения эти не слишком полезны.
Я оглянулся и увидел человека в шинели. Он выглядел как мой дед на единственной сохранившейся фотографии. Самого деда я не видел — он умер за три года до моего рождения.
— Дед?
— Дед.
— А что ты тут делаешь?
— Узнал я, что один мой непутёвый внук помереть решил. Встретить пришёл.
— Я что, умер?
— Нет пока. — Ответил мне дед. — Умрёшь, когда там окажешься.
Дед указал мне на полог плотного тумана на границе видимости. Я к этому пологу медленно дрейфовал.
— А если назад, — показал мне дед на серебристую плёнку от которой я медленно отдалялся, — то там жизнь. Ещё можно и здесь остаться, но это не жизнь и не смерть. Быстро всё забудешь, станешь приведением и в конце концов развеешься.
— А там что? — Показал я рукой на белёсую преграду?
— А там каждому по вере и по делам его.
— Так что, всё это правда?
— Что правда?
— Рай и ад, страшный суд…
— Разве ты в это верил?
— Не особенно.
— Значит будет тебе то, во что ты верил.
— То есть…?
— Помнишь, древние скандинавы, соседи наши, верили в Вальхаллу, Рагнарёк и много другое?
— Да.
— Вот им это и досталось. Христиане верили в Христа, рай и ад. И будет им это по вере их.
— А меня пришёл встречать ты.
— Да. Что такое ЧУР, помнишь?
— Да.
— Так вот, ЧУР это у славян. Ты же помнишь, что мы — вепсы — не славяне. У нас такой отдельной высшей сущности нет. Каждому помогают его собственные предки, если хотят и могут. Почему к тебе я пришёл, а не второй дед твой, Иван? Он ведь казак и рад бы помочь, да верил он в другое.
— Я вроде не особенно в это верил.
— На это моей веры хватает.
— А суд? Суд там есть?
— Да. Суд есть для всех.
— Даже для тех кто в него не верил.
— Да.
— А что за суд?
— ….
Дед говорил, но я его не слышал и не понимал.
— Ясно. Не получается. Давай так, ты спрашивай, а я попробую ответить.
— А время у нас есть?
— Время. Время у нас есть.
— Получается что все верования разных народов правдивы? Они же друг-другу противоречат!
— Всё сложнее. Вот вспомни, как ты с сектантами спорил.
— Спорил. Да я много с кем спорил.
— Про триединство.
Было дело. Попался мне на четвёртом курсе адепт из Церкви Христа. Наивный, как три копейки. И не образованный. Одного из моих друзей он в свою церковь зазывал. Решил я его обидеть, адепта этого. Про образ отца, сына и святого духа рассуждать начал. Достал фотографии и стал показывать. Это говорю я? Я! И это тоже я? И это я. Та разные же они, образы эти, как же это одновременно я? Потом ещё про запись голоса и видео ввернул. Потом вспомнил я про одежду Иисуса Христа, напомнил, как одни доказывали, что она была его, а другие, что не его, а чья-то ещё. Отбил возражения про неважность вопроса (церковная собственность) и начал убеждать, что ежели из теории вытекает какой-то факт и его отрицание, то теория противоречива. С грамотным священником это бы не прошло, но
