Автор: Вероника Мелан
Емаил: [email protected]
Из серии рассказов «Город»
Новогодний Город.
В кухне горела одна лишь лампа – та, что над раковиной. На столах громоздилась посуда: тарелки, блюдца, дополнительные стаканы, рюмки, вилки. Часть унесли в зал, а эта осталась – пригодится позже, когда съедят первую порцию салатов и придет время горячего, что томилось и грело бока в духовке. В большой комнате надрывались голоса: лились за столом шутки, зеркалил от стен смех – мужской и женский, - пузырилось в позолоченных бокалах вино, вторил сам себе пока обделенный пока вниманием телевизор.
Янина смотрела в окно. За ним летел снег. Не тот мягкий и пушистый, который приятно наблюдать в праздник и которому здорово подставлять лицо, а другой – колкий, стеклянный, резкий, терзаемый порывами ветра. Ветер в этом году выдался злой и постоянно раздраженный. Кристаллики льда кидало то вправо, то влево, то вверх; то резко заворачивало по кругу. Холодно, стыло.
Янина посмотрела на часы.
Почти десять.
Самое время, пора. Никто не хватится ее сейчас, когда первый хмель уже притупил умы и внимательность, никто не заметит пустующего стула – отлучилась по нужде? А нужда, она, мало ли, большая или небольшая? И в туалете ли? Сейчас Фелька-певец густым баритоном затянет хороводную, а через минуту Грин достанет из угла гитару, и тогда уже точно станет не до нее, не до Янины. И хорошо.
Под длинной кофтой натягивал карман джинсов плотный тугой конверт. Самое ценное с собой, всегда с собой.
Да, пора. Если не сейчас, то уже никогда.
У самого порога ее поймала Римма, а как поймала, сразу же укоризненно уперла пухлые руки в бока и набычилась; состоящая из блесток кофточка, напоминающая Янине то о зеркальном дискотечном шаре, то о об усеянном битым стеклом полотне, грозно натянулась на внушительной груди.
- Ты куда это, а-а-а? За порог, да еще в десять вечера.
- Я должна.
- Янка!
Не Янка, Янина. А по документам так вообще Инига.
Ответ прозвучал блеянием провинившейся овечки.
- Обещала Катрин и Нику, что зайду к ним, поздравлю. Тут близко.
- Катрин она обещала! – Римма прищурила глаза; густо намазанный помадой рот принял неодобрительные очертания. Янина любила подругу – обычно, но не теперь, когда стояла у порога, а внутри болезненно пульсировала необходимость уйти. – А с нами кто обещал посидеть?
- Я вернусь.
- Когда, за полночь?
- Нет, еще до двенадцати вернусь. Говорю же, тут рядом.
- А поедешь на чем?
- Я уже такси вызвала.
Не соврала, вызвала.
- Так и подожди в теплой квартире.
«Не могу, - захотелось кричать Янине, не могу, мне надо… надо!» Вслух лишь пролепетала:
- Оно уже здесь, у подъезда.
И, не дожидаясь новых реплик и не успев как следует застегнуть шубу, выскочила за дверь.
Теперь на кружащий и вихрящийся снег она смотрела из окна машины.
Мелко тряслось заднее сиденье – кожаное и теплое, обиженно таяли налипшие на локоны кристаллики льда; не смотрел в зеркало водитель. Ему, работающему в новогодний вечер, и оттого хмурому, было все равно куда ехать – он молча принял бумажку с адресом, молча кивнул.
И поплыл за окнами одинокого желтого такси погрязший во вьюге город.
Над домами клубились низкие серые облака – такие плотные и вязкие, что редкие просветы между ними, высвечивающие синюшную черноту, сами казались темными заплатками, спешащими по пепельным просторам. Не белое на темном, а темное на белом.
Янина почти любовалась. Почти. Нет, она бы любовалась, если бы думала об облаках, но думала она в эту минуту совсем о другом – о пачке денег, завернутой в белую бумагу.
Пять тысяч.
На них можно было бы припеваючи жить месяца три или четыре, а то и полгода – это, если припевать поменьше и не так часто. Или можно было бы купить что-нибудь полезное (красивое?). Или смотаться в отпуск – недолгий, но насыщенный. Или же просто положить всю сумму на счет и долгими холодными ночами, глядя широко распахнутыми от бессонницы глазами в потолок, вспоминать, что она у тебя есть.
Деньги. Мало ли какое им всегда можно сыскать применение? Но нет же, Янина упертая, Янина решила снести их именно туда – в здание под номером двадцать пять, что по улице Раттингтон – в офис службы «Вторая половина».
- Да какая вторая половина?! – Немилосердно орала на нее этим утром все так же Римма. – А ты уверена, что за пятак тебе там покажут суженого? Так ты его называешь? Ты вообще уверена, что это сервис Комиссии? А если подставные? Пять тысяч, и за что?! За то, чтобы увидеть на экране лицо какого-то мужика?
Не какого-то, а своего. Будущего. Идеального. Специально выбранного для тебя системой. И не просто увидеть, а чтобы знать, верить – уже точно, наверняка, что он для тебя существует.
Все это Янина могла бы возразить вслух, но не высказала – без толку, не услышат. Для подобных доводов Римма слишком прагматична (или неромантична?) Отскочат Янинины доводы от угрожающей маски подруги, как теннисный мячик от бетонной стены, а, если так, надо ли тратить слова?
- Ну, пусть даже тебе покажут кого-то, – продолжала сокрушаться не в меру логичная Римма. – Пусть покажут лицо, но ведь ты не будешь знать ни имени, ни адреса? И для чего все? Чтобы ты потом полжизни его искала – неизвестно кого?
«И найду, - поджимала губы тихая собеседница, найду. - Когда-нибудь»
- Да где найдешь, если он на другом Уровне живет? Знаешь, какие штрафы за переход на другой Уровень без должной бумаги? Смертная казнь, я слышала!
Да где ты могла слышать? Комиссия свои правила на сайте не пишет, по телевизору не объявляет. Одни слухи это.
- И с чего ты взяла, что он тебе подойдет?
- Но ведь суженый. – То был первый ответ вслух, не в голове. – А если суженый, то мой – любименький, родненький, единственный.
- Да какой единственный?! Ты себя-то слышишь? Как система может определить, какой мужчина для тебя идеален?
- Но ведь это система Комиссии. Значит, может. И работает она только под Новый Год…
- И берет за это пять тысяч хрустящих. С таких лохушек, как ты, кто в чудеса верить не разучился.
«Дура ты, - метали молнии зеленые глаза подруги. - На таких и наживаются, кто поумнее. На наивных лохушках»
И, несмотря на знание о том, что Римма ее любила, Янине сделалось горько.
А когда еще верить в чудеса, как не в праздник? Когда давать им допуск в сердце, когда позволять себе хоть чуть-чуть наивности? И пусть пять тысяч, и пусть только лицо, но зато она будет знать, как он
