Однажды, когда его терпение окончательно лопнуло, он действительно помчался в домоуправление. Там как раз в это время уже был один из жильцов. Он хотел приобрести в магазине в рассрочку мебель и пришёл к секретарше за справкой.
Увидев управдома, который сидел за столом у окна, Виталий Сергеевич спросил:
– Товарищ управдом, скажите, пожалуйста, можно шуметь у себя в комнате на всю квартиру и мешать людям спать с шести часов утра?
– Зачем же это вам вдруг понадобилось шуметь на всю квартиру, да ещё с шести утра? – удивился управдом.
– Вы лучше подождите немного, – пошутил жилец, который пришёл за справкой. – Вот построят при коммунизме для всех дома со стенами пятиметровой толщины, тогда и шумите себе на здоровье.
– Научиться внимательно относиться друг к другу гораздо легче, чем делать пятиметровые стены, – откликнулась секретарша. – Я думаю, что при коммунизме у нас все будут сознательными, никто не станет шуметь, и ваши пятиметровые стены никому не понадобятся. А вы, гражданин, постеснялись бы шуметь, – обратилась она к Виталию Сергеевичу.
– Да разве это я шумлю? – удивился Виталий Сергеевич.
– Кто же у вас шумит в таком случае? – спросил управдом.
– Шумит наш новый жилец Геннадий Варсонофьевич, Моржов по фамилии.
– Как же он там шумит, этот ваш Моржов?
– Радио включает в неположенные часы. Прямо никакого спасения нет!
– А вы говорили ему, что так делать нельзя?
– Говорили, да он ничего слушать не хочет. Говорит: мне так удобнее!
– «Удобнее»! – с горькой усмешкой сказал управдом. – Сегодня ему удобнее шуметь на всю квартиру, не считаясь с людьми, а завтра станет удобнее взять чужую вещь или обокрасть ювелирный магазин. С этого «удобнее» всё зло и начинается. Вы не смейтесь, – сказал он, заметив на лице секретарши улыбку.
– Я не смеюсь, – ответила секретарша. – Я как раз уверена, что всё нехорошее начинается с неуважения к людям, от невнимания к ним, от недостатка чуткости.
– Ну хорошо, – сказал управдом, обращаясь к Виталию Сергеевичу. – Я зайду к этому вашему Моржову, поговорю с ним.
В тот же вечер он на самом деле зашёл к Моржову. Поздоровавшись с хозяином и покосившись на стоявший в углу комнаты на небольшом столике репродуктор, из которого вырывались бодрые звуки марша, управдом стащил с головы шапку и приветливо сказал:
– Ну как устроились, Геннадий Варсонофьевич? Поздравляю вас с новосельем!
– Спасибо, устроился хорошо, – пробасил Моржов, улыбаясь во весь рот и разглаживая рукой усы, отчего его глаза приняли какое-то хитроватое выражение.
– Что ж, я вижу, что хорошо, – ответил управдом, оглядываясь по сторонам.
– Что вы сказали? – спросил, не расслышав, Моржов.
– Вижу, что хорошо! – закричал управдом, стараясь заглушить радио.
– А-а, – понимающе протянул Моржов и прокричал в ответ: – Садитесь, будьте как дома!
Управдом присел на диван, положил на колени портфель и шапку и, снова покосившись на репродуктор, спросил:
– Что это, Геннадий Варсонофьевич, радио у вас всегда так громко играет?
– Что? – опять не расслышал Моржов.
– Радио, говорю, всегда так громко играет?! – закричал управдом изо всех сил.
– Всегда! – закричал Моржов. – То есть нет, нет, не всегда! – замахал он руками. – Иногда только!
– Так нельзя ли выключить на минутку?
– Что? – Моржов приложил к уху руку, чтобы лучше слышать.
– Вы-клю-чить на ми-нут-ку! – закричал управдом прямо ему в ухо.
– Ах, выключить! – улыбнулся Геннадий Варсонофьевич. – Зачем же его выключать? Можно сделать потише.
Он отрегулировал громкоговоритель, и музыка стала тише.
– Ну вот, – облегчённо вздохнул управдом, – а то ведь даже себя не слышишь!
– Как вы сказали? Себя не слышишь? Хах-ха-а!
Моржов захохотал так громко, что в соседней комнате заплакал от испуга ребёнок, а управдом от неожиданности вздрогнул и даже забыл на минуту, зачем пришёл. Постепенно он, однако, опомнился и сказал:
– Мне тут, голубчик, соседи жаловались, что вы включаете радио в неположенные часы.
– А разве нельзя?
– Почему же нельзя, голубчик? Можно! Но зачем же так громко?
– Так я же не громко.
– Где же не громко! – возразил управдом. – Вот я к вам из домоуправления шёл, так, поверите ли, на улице слышно.
– Что вы говорите? – удивился Моржов. – На улице слышно? А-хах-ха!
Он схватился руками за живот и захохотал так, что управдом от испуга оторопел и уронил на пол портфель и шапку.
– Ну, не буду, дорогой, больше не буду, – сказал Геннадий Варсонофьевич, бросаясь поднимать с пола портфель и шапку. – Буду теперь играть потихонечку.
Он сунул в руки ошалевшему управдому портфель, нахлобучил ему на голову шапку и выпроводил его из комнаты.
– Теперь всё хорошо будет, – сказал он, открывая перед управдомом входную дверь и слегка подталкивая его в спину. – Так вы говорите – на улице слышно? А-хах-ха-а!
Моржов заржал с такой силой, что у бедного управдома потемнело в глазах, и он стал спускаться по лестнице, спотыкаясь на каждой ступеньке и хватаясь руками за стены.
Как только управдом ушёл, Моржов снова повернул регулятор громкости, и музыка опять загремела в полную силу.
На другой день Виталий Сергеевич опять было побежал жаловаться управдому, но тот сказал:
– Делайте что хотите, но я больше не пойду разговаривать с этим вашим Моржом. Уж очень нехорошо он смеётся. У меня до сих пор мурашки по спине ходят, как только я вспомню этот его дьявольский смех. Видать, этого Моржова не учили в детстве родители, что нужно уважительно относиться к людям, а теперь его перевоспитать трудно.
Вот когда пожалели соседки, что посоветовали бывшему жильцу Прохору Семёновичу обменять свою комнату! Если бы у них остался жить этот безобидный больной старичок, они бы и горя не знали. Убедившись, что теперь уже всё равно ничего поделать нельзя, они кончили тем, что поссорились с Геннадием Варсонофьевичем и перестали с ним разговаривать.
Однако на этом деле пострадали не только соседи, но и наш воробей, который на чердаке жил. Услышав впервые звуки громкоговорителя, Золотой Петушок даже не огорчился.
– Ну и что ж тут такого? – сказал рассудительно он. – Всё равно Наденька начинает играть спозаранку, а немного больше музыки или немного меньше, какая разница!
Он не учёл в первый момент, что Наденька иногда болела и нет-нет да и давала отдых его бедным, многострадальным ушам. Геннадий же Варсонофьевич Моржов был, как уже сказано, мужчина богатырского телосложения и никогда ничем не болел, разве что кашлем. Как только наш Золотой Петушок убедился, что перерывов в утренней работе радиорепродуктора не предвидится, он принялся страшно возмущаться и хотел даже заявление в домоуправление написать, да так и не собрался, потому что вскорости заболел.
Да, да, заболел! И болезнь к нему привязалась какая-то странная, такая, что даже не поймёшь, что за болезнь – не то кашлять хочется, не то чихать, грудь как-то теснит и ничего делать не хочется: не хочется спать, не хочется есть, ни о чём думать не хочется, летать тоже не хочется, потому что крылышками махать лень. Со временем он даже отвык разыскивать для себя еду, а только смотрел: куда остальные воробьи летят,
