— Нет, дуплет, привет, скелет… Не нужно иметь много мозгов, чтобы сообразить это. Им нечем было копать, понял? Ни лопат, ни лома. А палкой много не наковыряешь. Чуть присыпят мертвяка и — привет.
Детеныш хмыкнул:
— Видали — доктор наук! Академик! Киндервунд!
— Не киндервунд, а вундеркинд. Тоже мне умник нашелся, — язвительно захохотал Пашка.
— Пусть вундеркинд, все равно. А тысячу лет назад не только железо, но и золото уже добывали. И оружие ковали, и инструменты всякие делали.
Пашка хотел было по привычке вступить в спор и для начала уже выкрикнул, как боевой клич, свое любимое: «Мину-у-уточку!» Но я не дал.
— Стоп, Клюня, — сказал я. — Надевай глушитель и — за работу. Хватит базарить.
— Ладно, — недовольно пробубнил Пашка, ни к кому не обращаясь, — после увидим.
Он взял лопату, прикинул, откуда сподручней начинать, и принялся копать. Работал он в тот день не разгибаясь. А про меня с Детенышем и говорить нечего: мы до вечера так умотались, что хоть на носилках выноси.
На другой день, когда мы снова пришли чуть свет, я просто ахнул: ничего себе! За один день срубили половину кургана! Сколько веков он желтел тут в пустой и ровной степи, и вот пришли мы, и его, Желтого курганчика, почти не стало.
— Ну, ребята, если у нас так и дальше пойдет дело, то впрямь выйдет по-клюниному: может, не в пять дней, но уж в десять-то точно управимся.
Пашка лихо подмигнул Детенышу, сказал самодовольно:
— Вот так, друг маленьких существ, слушай и вникай: я всегда знаю, что говорю. А говорю я вот что: главное — темп!
Но на этот раз Пашка больше чесал языком, чем работал. Копнет раз-другой, воткнет лопату в землю, обопрется о черенок и пойдет молоть. — Слышь, ребята, вот мы бьемся тут, стараемся и ни о чем таком не думаем. Верно? А нам возьмут, да и отвалят по путевке в туристический лагерь. Куда-нибудь в Горный Алтай. Дескать, так, мол, и так, дорогие товарищи школьники, благодарим вас от имени науки. А? Или вдруг в Крым? В Артек? Здорово, а?
Пашка радостно хохотал, будто уже получил путевки и в туристический лагерь, и в Артек.
— Шуму будет на весь район. Пацаны от зависти уши друг дружке отжуют.
В конце концов даже Детеныш не выдержал, произнес устало разгибаясь:
— Брось, Клюня, ерунду плести. Лучше давай работай.
— Работай, топай, лопай, — весело выпалил Пашка. — Это мы умеем!
Он, старательно поплевав на ладони, принялся копать. Однако, бросив несколько лопат земли, снова поднял голову.
— А вдруг, — и глаза у него расширились, словно от страха. — А вдруг каждому по ордену? Ведь мы, может, такие сокровища выудим из этого могильника, что не каждому ученому археологу в мечтах привидится.
— Ты вперед по шее получишь, если будешь вот так волынить, — сказал я. — Кончай, Пашка. Честное слово, надоело.
Однако Пашка нетерпеливо отмахнулся.
— Погоди… — И выдохнул сипло: — А что, если… Ой, братья, что я придумал!
— Ну? — заинтересовался Детеныш.
— Не надо нам никаких путевок и орденов там всяких. Надо просто-напросто все, что добудем, разделить поровну, на троих.
— Это зачем? — не понял я.
— Здрасте! Продадим это древнее барахло, а на деньги купим все, что кому охота. Понял? Я, например, мотоцикл «Урал». С коляской. Буду летать по всему району!
Детеныш помотал головой, хмыкнул: «Ну и ну!» А я разозлился.
— Умолкни, а то схлопочешь. Как пить дать, схлопочешь, кулачина ты продажная.
Пашка удивленно уставился на меня.
— Ты что, одурел? Что я такого сделал?
— Дурак или прикидываешься? Ты соображаешь, что говоришь? Ты предлагаешь ограбить могильник. Как самый последний ворюга. Как те подонки, что очистили первый курган. Кто есть ты после этого, а?
Пашка, видать, не ожидал такого поворота, растерялся, заоправдывался:
— Да я просто так, для хохмы. Чтоб веселее.
Но я понимал: не для хохмы и не для веселья. Он и в самом деле готов забрать все, что найдется в могильнике, если, конечно, не остановить его. Жадность у Пашки всегда была.
После этого вся Клюнина радость и оживление исчезли. Переменился и разговор. Теперь Пашка уже не захлебывался от восторга, когда говорил о сокровищах Желтого кургана, а нудил про жару, пыль, усталость. Как только возьмется за лопату, сразу забубнит, заноет, что он не бульдозер, чтобы вот так, задарма и не знай для чего, ишачить, да еще каждый день, безо всяких выходных. А вчера вдруг заявил, ткнув лопатой землю:
— Нет тут никакого могильника. Зря стараемся.
Я оторопел.
— Это почему?
— Потому… Эти древние, думаешь, лопоухими были. Хитрые были, дьяволы. Они устраивали могилы с такими секретами, что черта лысого разгадаешь.
— Ха, опять новость, — засмеялся Детеныш, вытирая кепкой пот с лица. — Ты же говорил, что они — элементарное дурачье. Что-то очень быстро они поумнели у тебя.
— Ты не очень-то остри, друг маленьких зверей… Я читал: был такой Аттила, вождь гуннов. Так вот, когда он умер, воины взяли и перегородили какую-то реку, на дне устроили могилу, набили ее всяким добром, чтобы их вождь на том свете жил не тужил, а потом снова пустили воду. Вот и найди попробуй этого Аттилу с его сокровищами.
Пашка помолчал, потом добавил решительно:
— Тут тоже есть, наверное, какая-нибудь хитрость: может, подземный ход, а может, этот курган и вовсе фальшивый.
— Фальшивый? — растерялся Детеныш.
— Ну да. Курган насыпали, а мертвяка захоронили где-нибудь рядом и землю разровняли. Понял?
Эти Пашкины разговоры с каждым разом все сильнее действовали на меня. Нет, не потому, что я вдруг поверил в его выдумки или засомневался. Совсем не потому.
Я заметил, что Детеныш стал ходить на раскопки без прежней охоты, работал хуже, был невеселый и какой-то совсем безрадостный. Я сначала подумал, что он заболел, но скоро понял — из-за Пашки. Из-за его нытья.
Сегодня, когда Пашка снова принялся за свои дурацкие предположения и сомнения, я оборвал его:
— Слушай, Клюня, не хочешь участвовать в раскопках — уматывай. Без тебя управимся. Только не каркай, не порть настроения.
— Настроения, пения, сопения… А я и не порчу. Я просто смотрю правде в глаза: нету в кургане ни шиша. Понял? Пустой он, как барабан.
— Ну, что ты плетешь? Откуда тебе все известно?
— Вот известно. Теоретические размышления и сопоставление фактов. Я не слепой крот, как ты — ковыряешься в земле безо всякого соображения.
Произнес и прямо-таки раздулся от гордости — понравилось, что так умно выразился.
Я хотел сказать, что цыплят по осени считают, что я уверен в удаче, только надо по-настоящему работать. Но все мои слова будто испарились. Я молчал и лишь, как дурак, шевелил губами.
Это всегда со мной бывает, когда меня обидят или я волнуюсь.
Пашка взглянул на меня, подмигнул, будто сказал: «Ну что, съел?» И захохотал.
Я сжал кулаки.
