Комнатой для размышлений директор величал обыкновенный карцер, хорошо укрепленный против магии воспитанниц, а согласно школьным правилам… Что ж, тонко чувствующий и изящно выражающийся синьор почтенный директор, видимо, называл так порку. Дамиана зажмурилась, вспоминая, как однажды их заставили сморить на то, как во дворе школы пороли плетью ученицу, попавшуюся на краже. Это было совершенно исключительное событие, но и ее побег тоже событие не менее исключительное. Вряд ли она отделается рогами.
Она помнила это утро, туманное, с пробивающимися солнечными лучами, очень красивое и совершенно ужасное. Девушку они до того не знали, но она так кричала, что сердце разрывалась от боли и сочувствия. Впрочем, конечно, не у их воспитателей. Директор сказал, что она лишь пыталась их разжалобить, но он на такие уловки не поддастся. Ну еще бы. Кажется, у него вообще отсутствовало такое чувство как жалость. Наверное, это было главное условие для управления подобным заведением, в самом деле, не стоило другого и ждать. Раз уж попалась, ждать другого действительно не приходилось. Разве что синьора Фабио. Возможно, когда он узнает, то придет.
Надеяться на это Дамиана боялась и все же ждала, что синьор котик выручит свою фиалочку.
Ждала в кабине врача, ждала, когда ее сажали в комнату для размышлений, ждала, пока ей объясняли, что показательная порка состоится завтра утром, ждала, ощущая голод, холод и усталость до вечера, на каждый шорох вскидываясь, надеясь, что это идет Фабио. А когда солнце начало садиться, ждать перестала. Слова, от которых она отмахивалась весь день, не веря им, возвращались к Дамиане все чаще.
"Твоя помощь больше не нужна", — звучало в голове голосом графа делла Гауденцио, и когда она впустила в сердце эти слова, то мерзнуть перестала. Ей сделалось все равно, и Дамиана больше не ждала от будущего ни ужаса, ни радости, так как ничто не могло сделать ей заметно хуже.
Это и впрямь оказалось унизительно. Все это, все целиком: признания в "преступлениях", то, как презрительно и небрежно общался с ним герцог, как высокомерно смотрел, допросы, на которых он должен был снова в подробностях отчитываться перед этими многоликими шавками, ехидные смешки за спиной, когда его вели в камеру. Его унизили, растоптали, насмехались в лицо — и все из-за предательства Леандро. Еще одна неблагодарная сволочь. Разве он не заботился всегда о брате много больше, чем того требовало сохранение его жалкой никчемной жизни? Разве не хотел отдать дар графа делла Гауденцио ему, чтобы он перестал чувствовать себя настолько сломанным?
Слишком много щедрости и великодушия всегда вредны, от них люди портятся еще сильнее. И доверять нельзя ни одному человеку, даже брату, в первую очередь брату. Отвратительный подлец. Стоило оказаться рядом с ним без должной защиты — и он, нагло воспользовавшись моментом и слишком сильной связью между ними, отнял принадлежащее Лауро по праву. Такой же мерзкий, слабый, ничтожный, как все остальные людишки, и как они только уродились с одинаковой внешностью? Какая гадкая насмешка природы. Даже природа насмехается над ним.
Это ничего, он еще сумеет отомстить. Что делать с Леандро, придется подумать как следует, не все сразу. А пока у него есть отличный план насчет этого Фабио и его противной девчонки. Пусть знают, что его нельзя унизить безнаказанно. Пусть тоже хлебнут унижения, перед всей Вентимильей, перед всем Тревизо. Они думали все скрыть, но теперь не выйдет — потому что он обо всем догадался. Всего пара вовремя брошенных фраз, и дара никакого не нужно. "Просто проверьте, синьор дознаватель, нету ли в ваших списках разыскиваемых лиц беглой каброи по имени Дамиана. Возможно, имя не настоящее, я не уверен…"
Разумеется, синьору дознавателю и списка не понадобилось: из ублюдочной школы не часто сбегают. И имя, разумеется, настоящее — иначе этот Фабио ее бы так не называл.
Убивать — искусство и наука, и он выучил имена всех слуг в доме делла Гауденцио еще неделю назад. А дальше нужно было лишь понять, почему маг-защитник скрывается под видом служанки, почему граф так не хочет рассказывать о ней при посторонних, а тем более — тащить во дворец, пред светлое лицо герцога Норберто. Они унизили его, воспользовавшись случаем, но он все равно умнее и хитрее. Лучше. Лучше всех. Он представил, как, может быть, в эту самую минуту в дом графа вламываются герцогские соглядатаи и охрана коронной школы, чтобы схватить гадкую полукровку, преступницу и должницу короны — и довольно рассмеялся, прижавшись затылком к холодным камням тюремной стены.
— А ну просыпайся, паршивец, — скрипучий и ворчливый голос, который он не мог не узнать, вырвал Дженнаро из сладких объятий утреннего сна в один момент. Небеса всемогущие, что случилось-то? Это что-то по поводу братства?.. Но почему в такую рань?.. И что понадобилось от него, да еще так срочно?.. — Дедуш… то есть, брат Додичессимо… наверное… В чем дело?..
— Да уж дедушка теперь, к демонам в задницу этих братьев, — пробурчал маркиз делла Тоцци. — А лучше вообще забудь, что когда-либо о них знал и слышал. Нас кто-то сдал, всех скопом. Понятия не имею, кто, но половину уже схватили многоликие. Брат Секондо, о существовании которого тебе лучше и не вспоминать, успел передать записку. Поднимайся живо, пока и за тобой не пришли, ленивое ты отродье.
Дженнаро растерянно заморгал, а потом резко сел на кровати и в следующую секунду уже вскочил на ноги, заметавшись по комнате.
— Не мельтеши. Ох, послал же бог родственничка. Надо было тебя при мамкиной юбке оставить куковать, всем бы лучше было, — продолжил ворчать маркиз, усевшись в кресло. — А теперь и тебя арестуют, и меня, из-за моего чрезмерного великодушия, которое меня сюда привело. Да не мельтеши ты.
Судорожно вздохнув и всплеснув руками, Дженнаро замер посреди комнаты, взъерошенный, в одном белье, совершенно не понимающий, как быть.
— Что же теперь делать? — горестно воскликнул он.
— Оденься. Возьми деньги, только наличные, все, которые есть. Полагаю, твои матушка и папенька будут не в обиде: у них-то в банке еще найдется, а за твою задницу они и в пять раз больше заплатить готовы. Была бы великая ценность, право слово.
— Хорошо, брат… дедушка, — Дженнаро прилежно закивал.
— Потом ты пойдешь в конюшню, оседлаешь лошадь — сам, не вздумай тормошить конюха. Еще не хватало, чтобы он заметил, в какую сторону мы направились…
— А в какую сторону мы направимся?..
— В сторону Марейского герцогства, по важнейшему и срочнейшему делу. В котором
