Пот обжег мне глаза, и я снова на мгновение закрыл их, а когда открыл, то она исчезла, и ритуальный дом снова озарился оранжевым светом пламени. Я окинул взглядом толпу, но не нашел ее.
Жрец вышел вперед, вытащив длинный тонкий кинжал из складок своей мантии, и деревенские предводители отступили в сторону, оставив нас вдвоем. Я протянул руку, и жрец взял ее, коснувшись клинком моей ладони. Голоса продолжали петь, становясь все громче. Жрец прокричал:
– Мы просим вас, Тора и Сигр, доверить свой народ Халварду, сыну Аубена.
Я стиснул лезвие кинжала, и жрец подставил под мою руку деревянную чашу, а затем одним молниеносным движением распорол кожу в том месте, где я ранил себя день назад в Аурвангере. Горячая кровь хлынула наружу, стекая между пальцами и собираясь в чаше, а голоса вокруг нас взревели еще громче. Когда кровотечение остановилось, я вытащил из-под жилета кусок ткани и обвязал ладонь.
Жрец поднял перед собой чашу, произнося заклинание, а затем протянул ее мне. Я подошел туда, где собрались деревенские предводители, и занял свое место перед ними. Они во все глаза смотрели на меня. Проглотив комок в горле, я обратился к Лэтаму.
Он смотрел на меня, вскинув голову.
– Лэтам, предводитель Мёора, – я старался говорить спокойно, – ты примешь меня? Последуешь ли за мной, чтобы бок о бок сражаться с врагом?
Легкая улыбка промелькнула под его густой бородой, и он без колебаний взял у меня чашу. Не отводя от меня взгляда, он поднес ее к губам и сделал глоток, а затем наклонился ко мне и обнял так крепко, что я едва мог вздохнуть. Я с трудом сдержал навернувшиеся на глаза слезы.
– Ты нужен мне, – произнес я, прежде чем он отпустил меня.
Он кивнул.
– Тогда я буду рядом.
Эспен был прав насчет него. Как и Аги. И я знал, что если Лэтам последует за мной, то и другие тоже.
Он сжал мое плечо, и я подошел к Фрейдис. Она стояла, распрямив спину, ее бледное лицо сияло в короне рыжих кос, переплетенных у нее на затылке.
– Фрейдис, предводительница Лунда. Ты примешь меня? Последуешь ли за мной, чтобы бок о бок сражаться с врагом?
Она взяла у меня чашу и сделал глоток. Обняв меня, она положила голову мне на плечо.
– Да.
Она разжала объятия, и я двинулся дальше, заглядывая в глаза каждого мужчины и женщины, среди которых я вырос. Они были вдвое, а некоторые и втрое старше меня, но они доверяли Эспену и готовы были рисковать не только собственными жизнями, но и будущим своих семей.
Теперь же они доверились мне.
Остановившись перед Эгилом, последним деревенским предводителем, я почувствовал, как странное ощущение пронзило меня изнутри, тихим шепотом всколыхнув мою душу, и я глянул на распахнутые в ночь двери ритуального дома. И сразу все понял. У меня перехватило дыхание, когда я увидел их лица.
Моя семья.
Мои братья Фиске и Ири стояли рядом с Элин в проходе под аркой, вглядываясь в толпу. Мама вошла в двери следом за ними и, увидев меня, прижала ладонь к губам.
Я с трудом проглотил подкативший к горлу комок, изо всех сил стиснув чашу, чтобы унять дрожь.
– Эгил, предводитель Эдра. Ты примешь меня? Последуешь ли за мной, чтобы бок о бок сражаться с врагом?
Он взял у меня чашу, и я взглянул на Фиске. Он не сводил с меня глаз, его губы шевелились, произнося молитву, которую я не слышал. Ири и мама вторили ему, но Элен молча застыла на месте, и даже издалека я видел, что по ее лицу струились слезы. Я знал этот взгляд, хотя раньше редко замечал его. Казалось, она была отлита из железа и стали. Она была тверже льда на замерзшем зимой фьорде.
Но сейчас ей было страшно.
Глава 23
ТоваСКЖОЛДР СИЯЛ, словно маяк в ночи.
Я сидела на земле около своей постели, глядя наружу сквозь просвет в складках шатра. Снаружи воины Свелл собирались вокруг дымящих костров, пили эль и доедали остатки снеди. Для многих из них этот ужин должен был стать последним. Но Гюнтер по-прежнему стоял у входа в шатер, его тень четко вырисовывалась на полотняной стене.
Я все еще ощущала удушливый дым от горящей смолы на траве и не могла избавиться от мысли, что завтра такой же смрад наполнит Хайлли. И на закате я буду стоять на холме, глядя, как раскинувшаяся вдали деревня народа Надир растворяется в тумане.
Мне хотелось знать, вернулся ли Халвард домой. Я представила, как он спит в своей постели в тепле родного дома, убаюканный плеском морских волн. Но если он вернулся домой, то сейчас не спал. Сейчас воины Надир готовились к сражению, в котором не смогут победить. И это я привела войну к фьорду.
Человек из племени Кирр ощущал себя на большой земле, словно призрак. Неупокоенный дух, оставшийся вечно бродить в этом мире. Я закрыла глаза, передо мной во тьме снова возникли те же видения, что и в Льйосе, когда я воскуривала белену. Серебристо-серые воды. Черная скала, скрывавшаяся в тумане, нависшем над морем. Умелые руки, трудившиеся над моими татуировками при свете свечи, и негромкий, хрипловатый женский голос, напевавший песенку.
Дом. Но даже это уже не было правдой. Потому что, несмотря на символы, покрывавшие мою кожу, кровь, струившаяся в моих жилах, стала мне чужой.
До меня снова донесся шорох шагов Гюнтера около палатки, а затем я услышала голос Джоррунда. Мгновение спустя он заглянул в палатку.
– Пойдем, Това. Ты нужна мне.
Но я понимала, чего он хочет. Знала это с того дня, как мы отправились в Хайлли. Он хотел, чтобы я разложила руны перед сражением. Чтобы снова запятнала руки кровью.
– Нет, – едва слышно произнесла я, и у меня не хватило духу поднять на него глаза. Я впервые осмелилась отказать Джоррунду. Впервые в жизни я ослушалась его.
Он замер передо мной, лишившись дара речи.
– После того, как я в последний раз раскладывала руны, вы убили всех мужчин, женщин и детей, сначала на поляне, а потом в Ютане. Я не стану делать этого снова. Никогда. Если хотите захватить Хайлли, делайте это без меня.
Я слегка коснулась кончиками пальцев лезвия топора, лежавшего у меня на коленях, обводя изображение тисового дерева на блестящей стали. Я не стану так поступать с жителями Хайлли. И с Халвардом.
– Това… – Джоррунд из последних сил старался говорить спокойно.
– Я уже сказала тебе, – я смерила его взглядом, – это ошибка.
Но он не слышал меня, погрузившись в собственные мрачные мысли.
– Я спас тебе жизнь. Я относился к тебе, как к родной, – бормотал он, – у тебя было все.
– Все, кроме правды, – поправила
