Мальчишек беспокоило отсутствие Уилла. Тем не менее до обеда все шло своим чередом.
Мы сидели на ступеньках, ели бутерброды и говорили о том, как в «Охотниках за привидениями» создали эффект эктоплазмы. Майк ушел к таксофону, чтобы позвонить Уиллу, и вдруг побежал назад, крича, что нужно срочно собраться в видеоклубе.
Лукас и Дастин подскочили с места, и все трое направились внутрь. Когда я попыталась последовать за ними, Майк повернулся и одарил меня сердитым взглядом.
– Только наша команда!
Нет, я не надеялась, что глупая откровенность сделает нас лучшими друзьями или что Майк встретит меня с распростертыми объятиями. Но, может быть, мы смогли бы найти компромисс.
Лукас и Дастин смутились, однако заступаться за меня не стали. И то, что они извинились, никак не изменит этот факт.
Я всегда оставалась верна им, хотя и не понимала, что происходит. Я никому не рассказывала о приступе Уилла и о глупой лягушке и даже не спрашивала о пропавшем маге. Я просто копалась в мусоре вместе с ними.
День казался долгим и унылым. На уроке истории мы готовились к контрольной, где нужно назвать всех президентов по порядку, но я особо не вслушивалась – я выучила их еще в прошлом году.
Когда я попросила у соседки ластик, она посмотрела сквозь меня, будто на моем месте находилась дыра в форме человека.
Я старалась не думать о том, что меня не замечали в классе, и не вспоминать, что мама с папой разошлись и перекидывались мной, как запасным садовым шлангом или гаечным ключом. Но с появлением Нила даже это изменилось. Изначально родители договаривались, что я буду видеться с отцом каждые две недели, однако теперь мама вдруг решила держать меня подальше от единственного человека, который меня понимал.
Конечно, проблемы тоже случались. Папа хорошо выполнял обязательства и следил за графиком… когда пытался. Поначалу он радовался моим приездам из Сан-Диего, и мы меняли колеса на скейте или ездили в «Ягодную Ферму Нотта»[27]. Но потом он настолько отвлекался на пиво и подработки, что начинал терять счет времени и мы каждые выходные просто сидели в квартире.
Потом его, конечно, мучила совесть. Но если он считает, что дать мне выбрать лошадь на скачках – это своего рода извинение, то он ошибается. Я все еще чувствовала себя ненужной.
После уроков, уже убирая учебники в шкафчик, я услышала, как меня окликнули по имени. Это был Лукас. Я взяла скейт, закрыла шкафчик и вышла из школы, не глядя на него.
Он последовал на улицу за мной. Только вот мне надоело, что он притворялся другом, а включить в команду или хоть что-нибудь объяснить не удосуживался.
Он догнал меня на парковке, и я набросилась на него с обвинениями. Пришел, видите ли, и ведет себя так, будто это я необоснованно злюсь. Ну уж нет, я не буду стоять, кивать и улыбаться.
Лукас развел руками и выдал мне целый парад оправданий: утверждал, что все не так, что они хотели со мной дружить, но есть секреты, о которых нельзя говорить, потому что они хотят оградить меня от опасностей.
Последний аргумент казался настолько нелепым, что я скептически скривилась.
– Оградить? – в полном недоумении переспросила я.
То, что он говорил, не имело никакого отношения к реальной жизни.
– Потому что я девочка?
Он смотрел на меня, качая головой, и не мог найти разумный ответ. Неужели Лукас надеялся, что я поверю в эту странную чепуху и перестану задавать вопросы? Глупо полагать, что он способен меня от чего-то оградить. Это лишь доказывало, что он совершенно ничего не знал о моей жизни и том, что на самом деле мне нужно. Меня бесило, что кто-то пытался оградить меня от вещей, от которых не нужно спасаться.
Билли ждал на парковке. В моей жизни была масса проблем, от которых никто не мог меня защитить.
* * *Когда дело касалось защиты или демонстрации силы, мама была бесполезна. Я читала, что волчицы, медведицы и львицы разорвут в клочья любого, кто осмелится приблизиться к их детенышам. У мамы подобный инстинкт отсутствовал. Она либо носилась вокруг, либо извинялась, будто не знала, что происходит в доме.
Однако иногда она замечала то, чего не видела я, и умела застать врасплох.
В Сан-Диего гараж соседствовал с домом. Там было достаточно места для двух машин, хотя обычно стояла только одна. В гараж можно было попасть через дверь в прачечной.
Билли часто приводил туда друзей или сидел один. В углу стоял жим, а на верстаке – транзисторное радио. По выходным и во второй половине будней он тусовался в тени открытой двери гаража: слушал музыку, поднимал штангу или ковырялся в машине.
Я меняла колеса на скейте и, когда пришла за гаечным ключом, нашла в гараже Билли. С сигаретой в зубах он лежал под капотом «Камаро». Нил наконец-то выдал ему ключи.
До того как они заехали, в гараже хранились только рождественские игрушки. Мама парковала машину на подъездной дорожке, а я заходила в гараж только за гаечным ключом. И уж тем более никто никогда там не курил. Теперь же на верстаке всегда стояла банка из-под кофе, полная пепла и окурков. Раньше мне дела до гаража не было, но сейчас появилось странное чувство обиды, как будто он стал очередной завоеванной территорией.
Сев на бетонную ступеньку перед прачечной, я некоторое время просто наблюдала. Острый капот «Камаро» казался агрессивным; из выхлопной трубы поднимался дым.
Я облокотилась на колени и уперлась в подбородок ладонями.
– На медицинском собрании говорили, что курить нельзя.
Билли выпрямился, закрыл капот и вытер руки тряпкой.
– Ты всегда делаешь то, что говорят учителя?
Как он мог такое предположить? Даже смешно. С оценками у меня порядок… в отличие от поведения. Меня всегда ругали за пререкание с учителями или рисование машин на парте. Я засмеялась и покачала головой.
Билли, кажется, это понравилось. Он лениво улыбнулся, вытащил из кармана пачку «Парламента» и протянул мне сигарету, внимательно наблюдая за выражением моего лица.
Я никогда не курила, и сигарета в руке выглядела странно, но в самом процессе я не видела ничего сложного – я много раз наблюдала за Билли. Засунув фильтр в рот, я сидела, не шевелясь, пока он не наклонился и не зажег сигарету.
Я сделала вдох, ощутила во рту сухой горячий дым – по вкусу он напоминал батарейку и горящую газету. Я так сильно закашлялась, что на глаза навернулись слезы.
С поднятой бровью
