властях? — Она помолчала, ее необыкновенные глаза неотрывно смотрели на меня. — Дело в книге, да? Что-то такое в переводе?
— Пора возвращаться, — сказал я. — Министр вот-вот приедет.
— Кимани не приедет до вечера, а конференция не откроется раньше завтрашнего дня. Вы скажете мне, в чем дело? Что вам известно? — Голос девушки зазвучал мягко, ее рука коснулась моей. — Я ведь могу связаться с отцом.
— Каким образом?
Но она только улыбнулась. Она была высокая, примерно с меня ростом, и в глазах ее, устремленных на меня, была какая-то непонятная мне теплота.
— Пожалуйста, расскажите мне, — она вдруг стала очень женственной, от суровости не осталось и следа. — Вы должны мне рассказать, — проговорила она. — Я ничего не смогу решить, если вы не расскажете.
Я подумал, что она охотится за материалом для статьи, и высказался в том духе, что девушка, очевидно, пошла характером в свою мать. После этого ее настроение, похоже, претерпело еще одну перемену; она отпустила мою руку и ответила:
— Не знаю. Мать умерла, когда я была еще ребенком. Она произнесла это резко, губы ее сжались.
— Стало быть, со мной вы говорить не собираетесь?
— Нет, — сказал я. — Но если вам известно, где я могу встретиться с вашим отцом… — я замялся. — Я не собираюсь подносить эту историю на блюдечке какому-нибудь американскому журналу.
Девушка рассмеялась.
— Думаете, я могла бы так поступить?
Она повернулась, намереваясь уйти. Девушка постояла, потом резко обернулась ко мне.
— Я могу довериться вам?
Этот вопрос не требовал ответа. Она просто думала вслух.
— Наверное, могу… Но я даже не знаю, зачем вы хотите ехать к озеру Рудольф… Ведь вам нужно озеро Рудольф, не так ли?
Я кивнул:
— Озеро Рудольф и гора под названием Порр. Возможно, и Кулал.
— Кулал… — Она произнесла это название тихо, словно в нем было нечто волшебное. — Мне все время хотелось поехать на Кулал. Тембо — мой отец — один из тех очень немногих людей, которые действительно знают это странное скопище вулканической породы… Вы обещаете?..
Но тут она замялась, покачала головой и улыбнулась.
— А, чего уж там! Придется мне довериться вам. В любом случае осталось каких-то два дня. В четверг Алекс выступит на конференции, потом все это выставят перед камерами, и все узнают…
Она опустила взгляд на мои ботинки, пожала плечами, потом повернулась и зашагала в кустарник.
— Это недалеко, — сказала она через плечо. — Всего полчаса или около того.
Больше она не разговаривала и шла вперед свободной походкой, чуть покачиваясь. Я тоже молчал, потому что мы почти сразу угодили в неглубокое болото, и я едва ухитрялся не потерять башмаки. Однажды, поджидая меня, Мери указала на какие-то следы.
— Бородавочники. Они выживают даже там, где гибнут все остальные.
И она пошла дальше, продираясь сквозь колючую чащобу, карабкаясь среди скал по тропе, протоптанной, очевидно, диким зверьем. На верхушке скалы она остановилась и кивком указала на полоску земли, змеившуюся по выжженной равнине.
— Он там, внизу, — сказала она. — В люгге {Полосы густого кустарника, растущего по руслам пересохших рек. (Здесь и далее — прим. перев.)}.
— Значит… — Я умолк, чувствуя, что вконец сбит с толку, и она с улыбкой кивнула.
— Отец — очень решительный человек. Если уж он за что-то берется… — Мери помолчала и добавила: — Он пошел к самолету с остальными пассажирами, но не поднялся на борт: просто прошагал под брюхом и скрылся в ночи, и никто его не остановил. К утру он был среди холмов Нгонг, возле старого лагеря, где у него друзья.
Она напряженно смотрела на меня.
— Отец подвергался опасности. Вы это понимаете? Они могут убить его, если узнают, что он здесь.
— Но раз ван Делден выступит на конференции… — Я не понимал, что говорю. — Вы сказали, он непременно хотел произнести речь.
— На конференции — другое дело. Там он будет под зашитой делегатов и репортеров, вроде нас с вами. Но здесь… — Она смотрела на меня тяжелым взглядом. — Здесь он одинок и уязвим. Вы понимаете?
— Я ничего никому не скажу, — заверил я ее. Она кивнула.
— Я бы не повела вас в люггу, если б чего-нибудь опасалась.
И зашагала дальше, вниз, на равнину, где, как раскрытые зеленые зонтики, стояли акации.
Через десять минут мы вошли в пояс зелени, росшей на мягком песке давно высохшего русла ручья. Сейчас вода текла здесь тонкой струйкой, лужицами стояла в песчаных ямках, а над головой тускло поблескивала и сверкала освеженная дождем листва. Цапля, стоявшая будто часовой, взмыла ввысь при нашем появлении, тяжело взмахивая крыльями, а на открытом месте за полосой красноватой земли блеснула яркая вспышка — зимородок, как полагала Мери. Песчаные дюны были испещрены следами птичьих лапок. Стояла жара, парило, было очень тихо, только мягко ворковали голуби да настырно журчал голос какой-то неутомимой птицы.
— Эту птицу называют «флягой», — сказала девушка, и в тот же миг из зарослей выступил пожилой человек, одетый лишь в шорты цвета хаки. Черное его тело матово блестело. Ружье, которое человек держал в руках, было нацелено на меня, пока он объяснялся с девушкой на суахили.
— Он говорит, что Тембо идет по следу куду {Винторогая антилопа.}. Он не знает, когда тот вернется, — Мери еще немного поговорила со стариком, потом тот кивнул, улыбнулся и опять исчез среди деревьев. Мы пересекли ровную площадку мягкого золотистого песка. — Хорошо, что старый разбойник с ним. Его зовут Мукунга.
— Я-то думал, ваш отец ненавидит браконьеров, — сказал я.
— О, господи! Мукунга — охотник. Убивать, чтобы прокормиться и выжить, и убивать ради наживы — совсем разные вещи, вот из-за чего отец схлестнулся с Алексом. А в Марсабите… только один человек когда-либо пытался сделать это в Марсабите… — Ее голос стих, и мне показалось, что она вздохнула, хотя не уверен. — Тембо. Так они его звали. «Тембо» и «ндову» — одно и тоже, эти слова означают «слон». И они правы: с годами он становится все больше похож на слона. Иногда я задумывалась… — Она умолкла, чуть повернув голову. — Вы, наверное, удивляетесь, почему я зову его Тембо, но моя мать умерла, и я почти все свое детство провела в лагерях в буше, под присмотром людей вроде Мукунги. Они обращались к нему «Бвана нкубва» — «Большой белый вождь», но между собой называли его не иначе как Тембо. Я просто привыкла. — Она отрывисто засмеялась. — Думаю, когда вы с ним встретитесь…
Она лезла на берег, продираясь сквозь низкую поросль, я карабкался следом. Вдруг к моей пояснице прижали что-то твердое, и чей-то голос произнес по-английски:
— Не двигаться.
Я застыл, кожа покрылась мурашками, между лопаток потек пот.
— Это ты, Мтоме? — Девушка вернулась и с улыбкой протянула руку. Ствол ружья больше не упирался в мою спину. Я обернулся и увидел, что совсем рядом со мной стоит высокий худощавый и очень черный человек с дряблыми отвислыми мочками ушей, привыкшими к украшениям, которых сейчас не было. Человек был одет в рубаху и штаны цвета хаки, которые держались на широком кожаном патронташе. Он растерянно улыбнулся, глубокий шрам на левой щеке сморщился, показались сломанные корешки двух передних зубов.
— Тембо еще не вернулся? — спросила Мери.
— Нет, миссамари. Обратно скоро, — он взглянул на дешевые наручные часы. — Тембо ушел один
