На подходе к городу, предупреждённый Шуруккахом Гишбар отпустил меня. Я исчез. До новой ночи без луны оставалось всего четыре дня, так что в ближайших планах было добраться до побережья Та Кемет и заснуть где-нибудь подальше от берега. Собственно, именно это я и проделал, на следующий же день мне предстояло долгое путешествие по пустыням и мало обжитой местности, которое будет далеко не столь быстрым, как хотелось бы.
***
Этот путь обещал быть скучным и сложным. Телепортация — конечно, хорошо, но только пустыня — такое место, где заблудиться можно проще простого. Направление держать необычайно трудно, а даже если песчаные дюны сменятся жёсткой бедной почвой с пожухлой травкой и редкими кустарниками, это ничего не изменит.
Направление в нужную сторону было довольно непросто держать. Каждый раз я сбивался и к вечеру обнаруживал, что отклоняюсь от курса довольно значительно. К счастью, солнце довольно чётко могло показать на запад и восток, благо, закаты и восходы безоблачное небо показывало превосходно.
Ничего не предвещало новых приключений: следующая встреча с гончими далеко, вокруг особо никто не живёт, но, как и большинство обещающих, моё предчувствие мне нагло соврало. В пути меня ждала интересная и даже капельку судьбоносная встреча всего лишь на двенадцатый день, когда я уже был недалёк от Евфрата: пара дней, как будет пересечена эта великая река.
Старик, живущий в пещере посреди пустыни. Он был словно высушен этими белыми раскалёнными песками, его кожа выглядела грубой, мозолистой, покрытой морщинами. В ярких-ярких светло-жёлтых глазах плескалась тоска и огромные знания, но он не мог их никому рассказать. Рот старика был зашит стальными нитями. Более того, во многих местах губы успели срастись за проведённые в этом месте десятки, если не сотни лет. Ноги были прикованы к скалистой стене пещеры огромными кандалами и тяжёлыми цепями. Обитатель этого места с трудом способен был ходить в этом, не то что снять. Кулак правой руки был связан всё теми же металлическими нитями, так глубоко впившимися в кожу, что её складки успели срастись над металлом, навечно заключая эти жуткие оковы в плоть узника. Лишь левая рука была частично свободна. Указательный и средний палецы так же были связаны. Ещё — безымянный и мизинец. Они тоже начали срастаться. Но эта странная конечность вполне могла служить инструментом общения между нами. Он рисовал. Рисовал на занесённым сюда ветром песке, сменившем свой цвет на коричневый. И за все свои знания он просил лишь одного: глотка воды. Невероятную боль испытает тот, кто посмеет ненадолго ослабить нити, сковавшие рот старика, влив в уродливые дырки меж сросшимися губами глоток драгоценной жидкости. И, понимая это, проклятый отшельник всё равно умолял каждого встречного, обещая ответы на все вопросы вселенной, которые только когда-то слышали его уши, на которые он таки сумел найти ответ. Страшная кара за неизвестное деяние.
Мне было это отвратительно. Я не знаю, за что и кто именно осудил этого человека на столь немыслимые страдания, длящиеся столь долгий срок. Но я точно видел в ауре, что старик ничего не совершил. Ничего из того, что я считаю непростительным. Он никого не убил. За всю жизнь не убил. И его суть была практически свободна ото лжи. Многие люди врут. Постоянно. В мелочах, торгуясь, ещё как-то… Но даже в таких моментах этот человек старался быть правдивым: аура не врёт, слишком чистый у неё звук. Зато в этой печальной мелодии было невероятно легко расслышать скрежет недовольства. Бог. Старик когда-то разозлил какого-то бога. И получил своё наказание.
Ярость потекла по жилам. По венам. Вся моя сущность буквально бесилась и скрежетала от этого. Боги… Кто такие боги, чтобы нас судить? Чтобы осудить человека на ТАКОЕ, нужно иметь право, которое может дать лишь сам человек. Это моё мнение. Моё кредо. И я сильно сомневаюсь, что старик когда-то давал кому-то из богов право судить себя таким образом. Руки сжались. Нити были далеко не обычны, снять их я не смогу. Но…
— Не надо, — хмуро смотрю на то, что он рисует на земле. Узник этого проклятого места поднял на меня умоляющие глаза. Он хотел пить. Его терзала жажда. И знания — единственное, что у него было, чтобы заплатить за воду и за боль, которую испытывают те, кто его поит. Сросшиеся пальцы быстро заметались по песку.
«Задай вопрос».
— Не надо мне вопросов, — вздыхаю. Взяв за нить у него на губах, я ощутил жжение. Медленно металл стал наползать на мою кожу. Я потянул в стороны, буквально содрогаясь: тонкая стальная линия пылала. Ожога не было, но чувство такое, будто металл раскаляется тем больше, чем шире становятся просветы во рту старика. Фляжка была перевёрнута, вода потекла в рот хрипящему пленнику одновременно со слезами, брызнувшими из моих глаз.
Понимаю, что схалтурил, струсил и недотерпел, но всё равно испытал огромное облегчение после того, как вода закончилась, и мне удалось выпустить из пальцев пылающие нити. Бросив в угол пещеры пустую фляжку, которая теперь всё равно стала бесполезна, лишившись своего драгоценного содержимого, я пошёл на выход. Позади послышался шорох. Замираю.
— Прости. Божественное проклятие — это не то, что мне доступно снять. Больше я не могу тебе ничем помочь. Но божество, которое его наложило, омерзительно. К сожалению, убить его тоже не в моих силах. Прощай… — обернуться и увидеть в глазах этого человека обречённость мне было страшно. А потому я просто отправился на выход. Внутри меня трясло от несправедливости и ярости. И от собственного бессилия.
***
Оставшийся один старик плакал, видя, как сталь обращается в капли крови. Его крови, застывшей столько долгих лет назад, что он и не помнил. Крови, стекающей на коричневый песок с рук и губ. Морщины разглаживались, полуслепые, заполненные гноем глаза обретали былую ясность, а желтизна сменялась в них голубым цветом. Цепи с лёгкостью были сломаны окрепшими мышцами, порваны, словно гнилые верёвки. Стоявшая и наблюдавшая за всем этим женщина, обладательница трёх глаз и трёх грудей, мало портящих, правда, её чуждую и необычную
