C моря южное побережье Калифорнии напоминало стену гигантской тюрьмы или некую небрежно, но ярко раскрашенную базальтовую складку, возникшую при сдвиге земных пластов и образовавшую при остывании цилиндры и кубы, шестигранники и башни, заполненные леммингами, собравшимися со всего мира: колонии русских экспатриантов, эксплуатировавших природные богатства Сибири с десятилетий Гласности с их многочисленными бистро на набережной; колонии китайцев и корейцев, появившихся здесь слишком поздно, чтобы купить сумасбродно дорогую землю; богатые старые японские семьи и последние левантинские семьи нефтяного века, продавшие свои земли со значительной выгодой строителям Монументов; все они действовали в пределах очерченных четких границ и соперничали с немногими обескураженными старыми калифорнийцами, чьи морально устаревшие жилища с замысловато выгнутыми стенами теперь тонули в тени этих самых Монументов или более новых и еще более громадных Комплексов.
Поместье Альбигони вполне логично располагалось в стороне от всего этого, и все же издатель не примкнул к обратной волне жителей западного побережья, переместившихся на тысячи миль к востоку, чтобы восстанавливать центральные штаты и Нью-Йорк после древнего катаклизма.
– Это здесь? – спросил Мартин у автомобиля. Они свернули на частную дорогу, обсаженную с обеих сторон настоящими живыми дубами, и теперь приближались к занимающему большую площадь пятиэтажному комплексу, выстроенному, судя по всему, из дерева, с белыми стенами, крышей кирпичного цвета и большой, широченной центральной башней. Здание показалось Мартину знакомым, хотя он точно не бывал здесь раньше. Контроллер автомобиля, специализированный мыслитель низкого уровня, ответил:
– Это наш пункт назначения, сэр.
– Почему здание выглядит знакомым? – спросил он.
– Отец господина Альбигони построил его так, чтобы оно походило на старый отель «Дель коронадо», сэр.
– А-а.
– Ему очень нравился тот отель. Отец господина Альбигони воспроизвел здесь многие его детали.
Подъезжая к высокому и широкому входу, Мартин присмотрелся, разглядывая кирпичные ступени и латунные поручни, ведущие к широкой двери из дерева и стекла (мореное дерево или выкрашенное белой краской), представляя, как несколько десятилетий назад сырье для этой постройки тащили тягачами из лесов; возможно, вот это из Бразилии или Гондураса, а вон то – из Таиланда или с Лусона; древесную плоть перекусывали огромные механические челюсти, свежевали проволочными щетками, втягивали в машину как в утробу, распиливали на месте на доски, а доски просушивали и складывали штабелями, затем отмеряли нужную длину и обрезали, упаковывали и отправляли заказчику.
Мартин не любил деревянную мебель. У него была странность: в растениях и особенно в деревьях он видел высшее сознание, незамысловатое и глубокое; без разума без «я» без Страны лишь самая простая какую можно представить реакция на жизнь: произразрастание и секс без экстаза или вины, смерть без боли. Он никому не говорил об этих убеждениях; они были частью его тайной свалки глубоко личных мыслей.
Пол Ласкаль спустился по ступенькам и встал рядом с машиной; дверь со вздохом открылась. Он протянул руку, и Мартин пожал ее, все еще разглядывая деревянное сооружение, по-детски приоткрыв от изумления рот.
– Рад, что вы с нами, доктор Берк.
Мартин вежливо кивнул, сунул в карман освобожденную руку и тихо спросил:
– Куда?
– Сюда. Господин Альбигони в кабинете. Он прочел все ваши статьи.
– Прекрасно, – сказал Мартин, хотя на самом деле это была нейтральная информация; от Альбигони не требовалось понимать. Ему не придется идти по Стране. – Я встречался с Кэрол, – сказал он Ласкалю в широком темном зале пол из темного гранита деревянные своды лепнина колонны экзотические сорта древесины красное дерево глазковый клен тик орех и другие которые он не мог опознать постыдные в своем роде как шкуры вымерших животных хотя конечно деревья не вымерли. Время, когда их вырубали и использовали для изделий, было тяжелым временем, греховным, но деревья выжили и теперь процветали. Новая генетически измененная древесина, выращиваемая на фермах, стоила гроши и потому почти не использовалась зажиточными гражданами, они теперь предпочитали искусственные материалы, ставшие редкими ввиду стоимости и энергозатратности их создания. Особняк Альбигони был домом, застрявшим между веком чревоугодия и веком пролетарского изобилия.
Ласкаль сказал что-то, чего он не расслышал.
– Простите?
– Она прекрасный исследователь, – повторил Ласкаль. – Господин Альбигони очень рад, что может воспользоваться услугами вас обоих.
– Да; хорошо.
Ласкаль привел его в кабинет: снова дерево, сумрак и книжное изобилие, двадцать-тридцать тысяч томов, густой сладкий запах пыльной старой бумаги, опять же дерева, времени и приостановленной гнили.
Альбигони сидел в тяжелом дубовом кресле, перед планшетом. Планшет демонстрировал вращающиеся схемы человеческого мозга в поперечном сечении: ростральная, каудальная, вентральная. Альбигони медленно поднял голову, моргая, как ящерица, бледный и состарившийся от горя. Возможно, он не спал с их последней встречи.
– Приветствую, – безучастно сказал Альбигони. – Благодарю, что согласились и пришли. Времени у нас не так много. С послезавтра ИПИ будет открыт для нас, и все ваше оборудование в доступе. Есть несколько моментов, которые я хочу прояснить заранее.
Ласкаль пододвинул стул, и Мартин сел. Ласкаль остался стоять. Альбигони оперся локтями на подлокотниках кресла и наклонился вперед, словно старик: широкое лицо римского патриция, губы, которые когда-то непринужденно улыбались, дружелюбные глаза, теперь пустые.
– Я читаю о вашем датчике-рецепторе с тройным фокусом. Улавливает сигналы электроники, вводимой в кожу специальным неврологическим нано. Предназначен для отслеживания активности в двадцати трех разных точках возле гиппокампа и мозолистого тела.
– Именно так. Благодаря ему мы и отправимся в Страну. Он универсален и способен выполнять другую работу в других областях мозга.
– Это не повреждает субъекта исследований? – спросил Альбигони.
– Нет, никаких долгосрочных последствий. Нано выходит на поверхность кожи и извлекается; если оно почему-либо не выходит, то просто разрушается, распадаясь на неусвояемые металлы и белки.
– А датчик обратной связи…
– Возбуждает нейрохимическую активность посредством воздействия на выбранные пути, нейронные каналы; создает промежуточные передатчики и ионы, что мозг интерпретирует как сигналы.
Альбигони кивнул.
– Это вмешательство.
– Вмешательство, но не разрушительное. Все эти раздражители естественным образом угасают.
– Но на самом деле вы не изучаете сознание субъекта напрямую, как оно есть.
– Нет. Не при исследовании первого уровня. Мы используем компьютерный буфер. Моя компьютерная программа интерпретирует сигналы, получаемые от субъекта, и воссоздает данные глубинной структуры. Исследователь изучает эту глубинную структуру по ее компьютерной модели и при необходимости применяет воздействие, чтобы посредством обратной связи получить запрошенное. Разум субъекта реагирует, и эта реакция отражается в модели.
– Вы можете исследовать разум непосредственно?
– Только при исследовании второго уровня, – сказал Мартин. – Я такое делал лишь однажды.
– Мои техники говорят, что исследование первого уровня провести невозможно. Полгода назад ваше оборудование было повреждено следователями. Ваш имитационный, или буферный, компьютер сейчас в Вашингтоне. Адвокаты конфисковали его на основании сходства с импортными пыточными устройствами, используемыми селекционерами. Готовы
