Ричард Феттл, сжимая в руках планшет и тридцать бумажных страниц, поднимался по лестнице на подкашивающихся ногах и резко обернулся, когда автобус за его спиной необычно заскрежетал колесами по бордюру. Его нервы были истерзаны, и он с трудом соображал. Стоя рядом с белой эмалированной птичьей клеткой из чугуна, он не мог вспомнить, как преодолел остальные ступеньки. На миг ему показалось, что птица живая моргает. Он нажал на звонок и услышал трель внутри. День оказался теплым, к счастью, потому что на нем была только рубашка с короткими рукавами.
Пожалуйста, откройте. Мне необходимо общество.
Дверь отворила Лесли Вердуго. Она ничего не сказала, но улыбнулась в его сторону, словно бы не видя его.
– Привет, – сказал Ричард. – Мадам у себя?
– У нас сейчас «покажи и расскажи», – тихо сказала она. – Все здесь, кроме Надин. Ты один? – Она огляделась по сторонам, широко открыв глаза, словно ожидая увидеть толпу селекционеров.
– Один, – подтвердил Ричард.
Изнутри донесся голос мадам:
– Это Ричард? Ричард, входите же. Я волновалась.
Время шло, безликое и пустое, пока он наконец не обнаружил, что читает вслух рукопись. В кругу лицом к мадам де Рош со всех сторон знакомые лица слушают, как он читает. Внезапно очнувшись, Ричард догадался, что в разговоре с несколькими людьми или, возможно, только с мадам де Рош выразил свою, пожалуй, не вполне искреннюю радость оттого, что снова пишет. Высказал свои сомнения по поводу написанного. Общее чувство неловкости. Кто-то вероятно Раймонд Кэткарт сказал нечто важное и он пока читал вслух попытался вспомнить что. Одержимость литературной одержимостью Голдсмита.
Его накормили прерванным из-за чтения обедом, а вся группа стояла вокруг, болтая о пустяках и поджидая остальных. Я годами не получал столько внимания.
Ричард почувствовал себя более сильным и человечным. Его память пришла в порядок, а заодно и кишечник.
– Я хотел бы сейчас покончить с едой, – сказал он, отдавая свой поднос Лесли Вердуго. Мадам де Рош в платье огненного цвета, сидевшая в широком мягком плетеном кресле, яркий центр толпы, кивнула.
– Мы готовы, – сказала она.
Он продолжил чтение. В каньоне сгустились сумерки, и в доме включился свет, слегка напугав Ричарда, хотя он не сбился; ему нравились тени, сгустившиеся в сером полумраке большой гостиной. Здесь была этакая благодать слабых раздражителей: его коллеги его друзья и приятели все сидели и стояли вокруг него, слушали свежезаписанные слова, притихнув, словно благоговели. Он готов был умереть сейчас и навсегда остаться замороженным музейным экспонатом.
– Я все еще не написал финал, – предупредил он, переходя к тексту, записанному в планшете. – Все очень сырое.
– Дальше, – нетерпеливо попросила Шивон Эдумбрага, глядя из-под полуопущенных век только на него, зачарованная кровавой сценой.
Он дорабатывал текст, читая его, хмурясь от топорности написанного, но ощущая его силу, понимая, что передал свои переживания хорошо как никогда. Время от времени ему не удавалось сдержать слезы и дрожь в голосе.
– Не останавливайтесь, – сказала мадам де Рош, когда он ненадолго умолк, чтобы прийти в себя после особенно трогательной фразы.
Когда он дочитал последние абзацы, его объяли печаль и чувство утраты, превосходящие весь меланхолический ужас рукописи. Он написал новое – и написал хорошо, и стал центром этого круга людей, кем теперь, похоже, восхищался и на кого равнялся, кто много значил для него. Они были его последней реальной связью с общественной жизнью, и скоро он полностью сдастся их вниманию. Этот миг пройдет и, возможно, окажется самым прекрасным мигом его недавней жизни самым прекрасным мигом с тех пор как он наблюдал рождение своей дочери…
Он пробормотал последнюю фразу снова прочитал ее опустил планшет но не поднял глаз, тонкие пальцы дрожали.
Мадам глубоко вздохнула.
– Увы, – сказала она. Он поднял взгляд ровно настолько, чтобы увидеть, как она качает головой. Ее глаза были закрыты, лицо обратилось в маску скорби. – Он был из нас, – продолжила она. – Он был одним из нас, а мы не могли понять, только Ричард мог понять его переживания.
Раймонд Кэткарт выступил вперед, загородив от него Лесли Вердуго; та не улыбалась.
– Боже мой, Феттл. Вы действительно верите, что именно поэтому он их всех убил?
Ричард кивнул.
– Это ненормально. По-вашему, он сделал это ради своего искусства?
Шивон Эдумбрага коротко вскрикнула – то ли смешок, то ли всхлип, Феттл не понял, потому что ее лицо застыло как маска глаза прикрыты пальцы сплетены под подбородком.
– Я старался не выражать это так прямо, – сказал Ричард.
– Конечно. Я всегда говорю: прячьте путаницу за смятением. – Кэткарт обошел его. – Мадам де Рош, вы верите этой… писанине Феттла?
– Я могу понять эту потребность, – сказала она, – это желание изменить свои обстоятельства так, чтобы тебя не удушили… когда-то я сама ее ощущала. Судя по тому, что я знаю об Эмануэле, Ричард все передал верно.
Мадам более чем терпимо относилась к расхождению мнений; она поощряла его, особенно поощряла возражения Кэткарта, поэта, который Ричарда не восхищал, хотя и написал несколько весьма достойных стихотворений. Ричард почувствовал себя так, будто за ним уже давно следят.
Кэткарт пожал плечами, отвергая поддержку мадам де Рош.
– Я этому не верю. Все это чудовищно банально, Феттл.
– Я тоже не верю, – решительно заявила Эдумбрага, расплетая пальцы. Торн Энглс, новичок в кружке, приблизился и присел на корточки перед Ричардом.
– Это оскорбительно, – сказал он. – И написано плохо. Мелодрама потока сознания, ни больше ни меньше. Голдсмит – поэт, человек, персонаж не менее сложный, чем вы или я. Убийство ради того, чтобы восстановить какую-то поэтическую проницательность или стряхнуть оковы общества, остается убийством и требует огромных перемен в человеке, если только мы все не ошибались в Голдсмите… Возможно, и ошибались. Но, извините, вы меня не убедили.
Ричард поднял на него обиженный взгляд и понял, что снова ведет себя как жертва, и еще понял, что не собирается оправдываться. Творение должно восприниматься само по себе; вот что он всегда говорил, вот во что он всегда верил.
Он не видел, когда вошла Надин, но теперь она стояла в задних рядах. Она попыталась заступиться за него, и он почувствовал
