- Рассказывать, кто я такой слишком долго, донна...
- Так я и не тороплюсь и тебя не гоню. Пока ужин сготовлю, пока поужинаешь с нами... Кстати, что ты там про ужин-то какой-то плел? И зачем ты мне вот это принес?
Я покачал головой.
- Чтобы замесить тесто для трегвенды, разумеется. Как и заповедано:
мужчины и женщины в свете костров
очистят тела наготой благородной,
покуда последний из давних врагов
не ляжет покрытый землёю холодной.
во мраке игру Беневенто начните
и трапезу ночи вы так освятите...
[7.Pero uomini e donne
Sarete tutti nudi, per fino.
Che non sara morto l'ultimo
Degli oppressori e morto,
Farete il giuoco della moccola
Di Benevento, e farete poi
Una cena cosi]
(Aradia, Gospel of the Witches, by Charles G. Leland, [1899]. Перевод автора.)
- А времени не так уж много, донна Мария. По крайней мере, чтобы рассказать все, да так, чтобы вы поверили. Давайте, чтобы не ввергать вас в соблазн пырнуть меня этим ножом, сразу скажу вам, что я не только не шпион инквизиции, но и вообще не католик.
- Да будь ты хоть иудей, мне-то что инквизиции бояться?
- Пока ничего. Я же сказал, что беда еще только случится. А пока они ничего не знают о двух стрегах, тетушке и молодой племяннице... но-но! Не спешите меня убивать, донна. Узнают они не от меня, а, как всегда, от ваших добропорядочных соседей. Осторожней надо быть, донна.
Их бы все равно схватили. Скорее всего этому семейству ведьмочек не так долго оставалось. И скорее всего их бы заложили соседи. Хотя ничем, кроме целительства, они не занимались... ну, тетка, конечно, участвовала в чествованиях Дианы с непременными оргиями после освященного ужина, а Паола пока еще была мала для этого. Их наверняка скоро повязали бы и без меня. Но это в погоне за мной через несколько часов сюда придут псы господни. Это из-за меня допросят соседей и те, мешая правду с полным бредом, будут топить соседку, у которой не раз просили помощи то со сглазом, то с несварением. И девочку, которая по неосторожности залечила соседскому котенку загноившиеся глазки, не забудут. Это именно из-за меня эту женщину, девочек и мальчишку схватят и будут пытать. Марию и Паолу сожгут. Лоренце, под весёлое улюлюкание радостных горожан, перед утренней молитвой отрубят конечности, потом голову. Вито будет долго умирать, подвешенный за ребро на крюк. Но его смерти я уже не увижу. Это, конечно, если и на этот раз не получится. Я иду по лабиринту, натыкаясь на тупики. В этих тупиках умираю я и умирают другие, которые помогли мне дойти до нового поворота. Только узнав, где очередной тупик, я могу пройти ещё несколько шагов. Чтобы умереть чуть позже. Я знаю пройденный маршрут, но не знаю, где кончится мой путь на этот раз. Сколько ещё шагов я успею сделать? Я не хочу, чтобы кто-то, тем более эти симпатичные стреги, умирал из-за моих действий, поскольку мне кажется, что для них смерть это совсем не то, что для меня, но я не вижу другого выхода. И в ситуации "я или кто-то другой", всегда в конце концов выберу себя.
В принципе, мне всего-то нужно было укрытие на час-другой. Оказать первую медицинскую Гвидо и самому пропасть на время из виду, чтобы там, на том берегу, немного рассосалось. Оставаться с ведьмами дольше особой необходимости вроде не было. Тащить их с собой - тоже. Вот только им уже без разницы - даже хуже, если останутся: по моим следам сюда всё равно явятся - а мне лишние пара-тройка часов ближе к утру не лишние. А вот то, что я их с собой потащу, так то уже чистый альтруизм. Вдруг да получится их как-то вытащить. Правда, пока не получалось, да и не знаю как.
Стрега со вздохом отложила тесак в сторону.
- Ты ничего не сказал о себе, кроме имени.
- Моя история... она либо очень долгая, либо очень короткая. Они разные, и каждая из них будет правдива. Я и сам не знаю, которая именно более заслуживает внимания, и какую можно назвать настоящей. Рассказывать обе слишком долго и лишь запутает и вас и меня, а времени, как я уже сказал, у нас нет. Нам нужно уйти еще до утра. Утром, а может и раньше, здесь будут инквизиторы...
Как вместить свою жизнь и свою смерть в один короткий рассказ? Я жил, и я умер. С раком поджелудочной редко живут больше полугода. Я прожил почти год. Ну, как прожил... Последние 5 месяцев - непрекращающиеся, адские боли. Страх был постоянным, но хуже всего было ночами, когда обострялось понимание абсолютной беспомощности, безнадёжности и одиночества. Днём иногда звонили друзья. Ночью я понимал, что уже вычеркнут и не нужен никому. Ночью была тишина. Ни разговоров, ни пожатия рук. Ни телефонных звонков. Никого рядом. Да, друзья поднимут трубку и сочувственно выслушают, если позвонить. Но зачем? Зачем звонить? Я прекрасно понимаю, что за этими ободряющими, или сопереживающими (в зависимости от собеседника) междометиями, будет прятать свой мокрый носик стыдненькое такое, конфузливое желание поскорее этот неприятный разговор закончить и вернуться к своим делам. Ко сну, к книжке, компьютеру, телевизору, к мягким женским грудям, наконец. К чему угодно, только бы отодвинуть от своей нежной души неприятное напоминание о смерти. Близкой смерти. И боль. Боль настырная, неотвязная, как голодная навозная муха. Сначала я принимал морфий, который немного помогал, но последние 2 недели я провёл с болью один на один. Потому, что стало ясно - конец близок. Вот-вот я откинусь. Помирать же мне полагалось в твердом уме и трезвой памяти (или наоборот). Это не так просто, скажу я вам, сохранить ясный рассудок, умирая от рака. Тем более - от рака поджелудочной. Для этого были приложены немалые усилия, что немало способствовало моим предсмертным мукам. Но, как было верно замечено, жить захочешь - еще не так раскорячишься. Только так, если верить Лиле, у меня появлялся махонький такой шансик поздоровкаться со смертью, но договориться о ещё одном свидании как-нибудь в другой раз. Потому, как, померев, я вовсе не горел желанием отправляться туда, куда попадают все псы, тем более, что ни в это место, ни в его знойную противоположность я не верил.
Вобщем, закончилось тем, что рак сделал,
