Местный универмаг был недалеко - Пеппина обернулась меньше, чем за полчаса, притащив берет, что-то вроде короткого пиджака, нательную рубаху с пуговицей у горла, штаны, и даже на вид жутко неудобные деревянные башмаки. Облачившись в этот антик, я, нездорового любопытства ради, открыл "Инвентарь" и обнаружил там все шмотки с описанием. Все вещи были "простые" и, как и снятое, защищали закрываемую поверхность от холода, огня, и механических повреждений на одну единицу чего-то. Впрочем, от берета я решительно избавился: обгоревший череп протестовал. А потом, не дав наиграться интерфейсом, меня потащили на улицу. К синьору Уберти, я так понимаю. Во дворец.
Судя по услышанному, синьор был местным большим боссом. И это, мягко говоря, напрягало. Потому как неясна была причина интереса такой шишки к пацанёнку. Хотелось бы знать и характер интереса. Причём до того, как будет поздно сопротивляться. Вот только на мои желания всем было наплевать и возможности прояснить ситуацию никакой не было. И это тоже напрягало.
На улице меня малость повело, регенерация всё ж таки не завершилась, и я чуть не отключился, хотя это быстро прошло, как только доктор дал мне нюхнуть какой-то гадости. Но я, пользуясь случаем, остановился для оглядеться и вообще. Мало того, что это мой первый выход в новый мир, так это ещё и первый выход в новую жизнь. Причём меня аж распирало от осознания того, что это не просто новая жизнь. Это, ни много ни мало, моя вторая жизнь! С самого, практически, начала. Ничего ещё не было... детство ведь от старости не только артритом и одышкой отличается. Главное - это память. Фигня это, что памяти в старости нет. Наоборот. Её чересчур дохрена. Она начинает замещать собой всё. Что ни возьми - есть память о том, как было это же, но раньше. Она вытесняет реальный мир, поскольку мир памяти сродни виртуальному: там творится и делается то, что в мире реальном представляется невозможным. Да, и девки тоже там моложе. Идеальный мир, короче. Но только, вот беда, как и с виртуальностью, жить только в мире памяти невозможно. Хочется там, а приходится тут. Окружающая правда материального мира назойливо лезет в глаза и гадит в душу новостными каналами, обзорами политологов, рёвом - окон не открыть! - харлеев и ямах, звонками безликого телемаркетинга, визитами всяких свидетелей и, особенно, видом на себя через зеркало. Конфликт идеального с реальным не улучшает характер стариков, не замечали? А вот в детстве нет памяти. Ничего не было до. Всё - сейчас и в будущем. "Ещё не могу" и "уже не могу" - это просто охренеть, какая разница.
Понятное дело, что в свете таких эмоций мне не особо и важно было, где именно я очутился. А вокруг, тем не менее, шумел и пах средневековый европейский город. На дворе был яркий полдень и солнце в безоблачной синеве резвилось вовсю, окрашивая окружающую действительность в яркие тона. Дворцы, замки и прочая монументальная недвижимость отсутствовала как класс, как, впрочем, и одноэтажные домишки. Дома вдоль ожидаемо узкой и от этого погружённой в вечную тень улицы стояли сплошь двухэтажные и довольно аккуратные. Кое-где от одного дома к другому на уровне второго этажа через дорогу были переброшены парные брусья. За окнами полоскались на ветерке бельё и одежда неожиданно разнообразных расцветок. Многие дома вместо жилых помещений на первом этаже открывались на улицу мастерскими или лавками. Народу было полно, народ шумел, торговался, ругался, стучал молотками, вопил детскими голосами, зазывал, пел и даже музицировал.
Резиденция синьора Уберти была совсем недалеко: три улочки, маленькая площадь, две ступеньки вверх, поворот налево, и вот он, дворец. Ну, как дворец... большой четырёхэтажный дом. Получше большинства остальных только что виденных мною здесь жилищ, конечно, но дворцом его делала не красота, каковой всё же особенно и не было, а, наверное, высокая квадратная башня, массивная и простецкая каменная махина никак не ниже десятого этажа. Внутри тоже не особо. Вот, я слышал, итальянцы кремль в Москве построили, вот там, говорят, да, там они развернулись всем на зависть и снаружи, и внутри. А тут так себе. Но оно и понятно: там-то Москва, а тут что? Тьфу. Глушь.
Синьор Уберти [ 2.Farinata degli Uberti (Manente degli Uberti) (1212 - 1264); глава фракции гибеллинов. В 1260 г. армия под его водительством наголову разгромила тосканских гвельфов и их союзников при Монтаперти. Когда гвельфы после его смерти вернулись в город, все дома клана Уберти были сровнены с землёй и все Уберти казнены поголовно. Специальным законом, действующим до сих пор, на месте бывшего квартала Уберти запрещено строить что бы то ни было, и до сих пор там - городская площадь. В 1283 году тела Уберти и его жены были эксгумированы для суда инквизиции. Оба были посмертно осуждены как еретики (ересь катаров, эпикурейство) и приговорены францисканцами к посмертной казни. Нынешнее место захоронения не известно.] обретался на третьем этаже, куда мы, пройдя сначала во внутренний двор, поднялись по наружной деревянной лестнице. Там он играл сам с собой в шахматы. Был он невысок, худощав, и имел вальяжные повадки звезды грузинского футбола, ибо глаза на выкате и нос.
- Здравствуй, Ружеро,- голос был под стать внешности: гортанный, с заметной хрипотцой. В нём легко было почувствовать первородную гордость за превосходство тбилисского "Динамо" над всеми остальными динамами мира.
- Добрый день, синьор Уберти.
- Я рад, что ты выздоровел. - он, как это среди грузин почти всегда и бывает, разумеется был аристократом в тридцатом поколении, и фраза прозвучала не как пустая формальность, a большое одолжение, если не сказать - высочайшая милость. В этом месте я явно должен был почуствовать себя осчастливленным до корней волос. Даже пауза соответственная была им сделана. Что на это скажешь? Я так и сказал:
- Благодарю вас, синьор Уберти. Я счастлив, что вы обратили на меня своё внимание.
Ну, а что? От избытка вежливости ещё никто не умирал, а вот наоборот бывало. Пусть ему будет приятно. Вдруг, если ему будет приятно, мне тоже станет приятно?
Синьор Уберти устроил мне короткий, но тщательный допрос, из которого, думаю, я узнал гораздо больше, чем он. А именно: мне одиннадцать лет, сирота, год назад был взят в ученики мастером Россини [3. Giovanni Rossini (ок. 1212 - 1263), полимат, механик, изобретатель, автор переводов арабских учёных на итальянский.], мастер специализировался на хитроумных оружейных приблудах,
