Он заставил ленты танцевать змеиные танцы, камни летать наравне с птицами, превратил воздух в воду, воду в камень, а камень в лучик солнца. Юноша соткал небольшое облачко, посадил на него кусочек ночи и создал на руке свет звезды. Волшебник достал из кармана детский смех и зажег с его помощью водяной факел. Магик выслушал рассказ ветра о его путешествиях и превратил мраморную статую в осенний листок. Юноша призвал с кухни сковородки, чем вызывал неудовольствие повара, а сковородки-то, не обращая внимания на бурчания хозяина, стали танцевать, отплясывая так лихо, что многие братья захлопали.
Эш, улыбнувшись, встряхнул свободной рукой и ускорил темп. Он произносил сотни слов, меняя законы мироздания и давая жизнь невозможному. Если честно, действо длилось не так уж и долго — всего-то два дня. И за все это время Эшу не позволялось ни пить, ни есть, ни сходить до ветру. Ночью, чтобы магик не спал, а олицетворял волшебные слова, за ним посменно следили братья Кикианг и Кингшенг — двое старших учеников, приблизившихся к вершине мастерства искусства монастыря Мок-Пу.
И вот, на третий день, белокожий юноша произнес последнюю формулу и вновь собравшихся зрителей (ну не удумали ли же вы, что послушники наравне с волшебником дневали и ночевали в зале мудрости) оглушил гонг — Эш заслужил звание Мастера Тысячи Слов, одного из нескольких, живущих на безымянной планете.
Послышались хлопки, а обессилевшего, но счастливого магика в буквальном смысле подхватили на руки и стали поздравлять. Что ж, этот момент, когда вокруг сияли десятки искренних, душевных улыбок, навсегда останется в памяти волшебника.
Вечер того же дняСумерки опускались на Восточный предел. На западе среди гор и облаков пряталось уставшее солнце, а на востоке расцветали красавицы звезды. Их холодный свет, вкупе с морозным воздухом, заставлял Эша туже кутаться в одежды, жалея о том, что в монастыре не приняты плащи. Признаться, сейчас бы они помогли.
Шмыгая носом, юноша сидел на камне, где провел многие дни и ночи, постигая, как бы это глупо ни звучало, тайны мироздания — кроме этого, парню просто нечем было себя занять при монастыре. Сперва он хотел наравне с послушниками постигать искусство, но после нескольких болезненных ночей в лекарской келье понял, что это не для него. Связки и мышцы юноши оказались не приспособлены для тех изуверств, которые монахи называли формами какого-то там Тун-Чи или Туп-Чи.
После юноша попросился на подсобные работы, но метла все норовила выпасть из рук магика и разбросать пыль еще больше; кастрюли на кухне то и дело покрывались черной гарью, а еда получалась либо пересоленной, либо недожаренной, да и вообще — несъедобной. Конечно парень не отчаивался и искал себе другое занятие, но за чтобы бывший баронет не брался — все валилось у него из рук, ломалось, портилось или просто терялось.
Самым же обидным для юноши стало то, что никто из монахов его не винил. Ладно бы если они кричали или ругали за безрукость, но никто слова дурного не сказал. Все помогали как могли и постоянно говорили, что Эш просто еще не нашел «своего пути», чтобы это, черт возьми, не значило.
Вот таким образом Эш и дошел до того, что стал заниматься тем, что у него лучше всего получалось, но чего парень просто терпеть не мог — бывший генерал стал учиться. Сидя на камне, свесившимся над бездонной пропастью, волшебник слушал мир, если так, конечно, можно выразиться. В конце концов именно так, по мнению дворцовых наставников, можно быстрее всего узнать тайный смысл многих слов. Оказалось, что наставники не за доброе слово получали огромные зарплаты и дело свое знали. Эш действительно постиг десятки, сотни формул, немыслимо расширивших границы его возможностей.
— Вечереет, — произнес Джиг.
Имелась у него такая привычка — говорить об очевидном. Многих она раздражала, но Эша только веселила.
— И правда, — сказал волшебник, будто удивился.
Джиг достал из складок одежд две длинные трубки, забитые особым табаком и протянул одну другу.
— Сам резал? — спросил юноша, вдыхая ароматный, нежный дым.
— Порой надо чем-то занять руки, когда неспокоен разум.
— И что же беспокоит твой разум?
В воздухе танцевали маленькие люди, чьи платья и тела состояли из завитков дыма. Если что и полюбилось Эшу в дворцовой жизни, так это балы. О, какие умопомрачительные, невозможно изысканные и головокружительные балы гремели по дворцам Мистрита. Жаль — Эшу уже никогда их не посетить.
— Ты, мой новый друг, — ответил Джинджинг, выдыхая колечко дыма и заключая в него одну из танцующих пар.
— Не стоит, — улыбнулся парень, наблюдая за тем, как человечки пытаются выбраться из ловушки.
— И все же позволь мне побеспокоится.
Волшебник пожал плечами, продолжая качать ногами на такой высоте, от которой у непривычного человека голова станцует вальс.
— Мне не понятно твое желание стать монахом.
Эш не ответил, он продолжил курить, наслаждаясь редким, душистым табаком, который не сыщешь ни в одном другой краю.
Джиг, видя, что магик молчит, продолжил:
— Если ты примешь постриг в монахи, вся твои сила как волшебника исчезнет! Ради чего ты просиживал на этом клятом камне, если собираешься от всего отказаться?!
Юноша улыбнулся. Ему было демонски приятно, что хоть кто-то в этом мире искренне заботиться о нем. А он, в свою очередь, как мог заботился о послушниках. Ну разве что слишком активно проказничал вместе с детьми, но такой уж характер. Да и проказы, по большому счету, оставались невинными проделками.
— Скажи мне, мой мудрый друг-монах, как часто ты делал в своей жизни то, что хотел?
Джинджинг задумался. Эш понимал, что его собеседник хочет ответить избитой мудростью, на вроде — «иногда я делаю то, что хочу, а обычно то, что должен». Впрочем, монах пересилил себя и ответил правду.
— Бывают дела отвечающие моим желанием, бывают те, которые проистекают из моих обязанностей.
— Как всегда — мудрено завернул, дружище.
— У достойного мужа остры должны быть три вещи — разум, меч и слог.
— Да-да, — Эш неопределенно помахал рукой — будто отгонял назойливую муху. — Я знаю заповеди Ляо-Фень.
— Впрочем, мне кажется я не так понял твой вопрос, — монах вытряхнул из горловины выгоревший табак и забил новый. — Я не смогу ответить тебе, как поступаю чаще — как хочу или как должен.
— А я смог бы, — вздохнул Эш.
Волшебник прикрыл глаза, вслушиваясь в крик горного орла. Король неба летал за десятки лиг от монастыря, но его голос хорошо слышно даже с такого расстояния. Живое олицетворение власти и непокорности, и в то же время — одиночества, ведь никто другой не летает так же высоко как эта красивая, опасная птица.
— Поэтому и хочу получить эти
