– Господин, господин Дэй! Простите ничтожного, что отрываю вас от отдыха, – заполошно зачастил по интеркому его личный помощник Юн Гао, тощий как щепка мужчина, везде и всегда ходивший с кипой важных бумаг, за что рядовые бойцы часто дразнили его Стопкой. Дэй поморщился, не желая прерывать приятную процедуру, но вспомнил, что Юн никогда еще не паниковал попусту.
– Что там у тебя, Гао? – лениво, растягивая слога, поинтересовался он у помощника, думая лишь о том, как поскорее продолжить маленькие радости жизни.
– Дэй-младший уехал закончить дело с Хаттори. Ваш сын не захотел никого слушать и, как только увидел «свободный лист», словно с цепи сорвался. Боюсь, он уже на пути в Россию, – еще сильнее зачастил тот, торопясь вывалить, по его мнению, самую важную новость из всех.
– Это всё?
– Да, господин. Ему нельзя с ним сталки…
– Что ты сказал, червяк? Что может быть нельзя наследнику моего клана? Кто ему запретит, ты, что ли?! – раненым зверем взревел старый китаец, усилием воли спалив интерком и оставив пластмассовую коробку вонять жженой изоляцией. Вызванная им электромагнитная волна также спалила всю мелкую электронику на этом этаже резиденции, что, впрочем, было привычным событием для работавших на клан людей.
– Всыпьте этому ублюдку как следует. Я хочу, чтобы он неделю не мог ходить, – проревел китаец свой приказ во весь голос, зная, что Юн Гао именно так и проведет отведенные ему семь дней наказания – в соплях, захлебываясь слезами и кровью, не в силах подняться на ноги. – Дэй-младший справится. Учитель как-никак. А всё остальное неважно, – успокоил он сам себя и вновь отдался умелым рукам массажистки.
Убедить себя оказалось несложно. Только внутри всё равно заворочался червячок сомнений. Главе клана давно не приходилось беспокоиться за своего старшего сына. И нельзя было сказать, что Дэю-старшему это нравилось.
* * *Зима стирает грани между вечером и ночью, объединяя их в одно целое под эгидой вездесущей и всепоглощающей тьмы. Порой это происходит настолько быстро, что люди не успевают застать сумерки как таковые, не успевают насладиться этим временем-промежутком между дневным светом и ночным мраком. Не пропускают его только те, кто именно в это время обретает тайную, только им ведомую власть над миром. Те, кто ежедневно зажигает огни уличных фонарей-маяков, те, кому ведомы тайны молодой еще магии электричества – они никогда не упустят мгновений своего могущества. С глухим стуком рушатся вниз рубильники и с щелчками утопают в пазах кнопки с аббревиатурами «ВКЛ»; ревет и гудит напряжение, прорываясь по тугим канатам кабелей дальше, дальше, туда, где оно наконец-то превратится, свершит чудо трансформации и станет источником света. Маленькое, ежедневное, привычное нам чудо, ставшее обыденностью, даровавшее нам право прохода и жизни в мире подступающей тьмы. Оазисы света становятся пристанищем жизни, и чем ближе и сильнее подступает мрак, тем ярче будет свет и больше людей станет стекаться к нему – и всё это не более чем соблюдение законов Вселенной.
Сибирск обладал этой магией в полной мере. Сумерки лишь едва накинули на него свои тенета, пытаясь погрузить его в сон, и он забился в них пойманным мотыльком, пытаясь закончить короткий рабочий день, пятничный день и… ярким всполохом цепочки путеводных огней расчертили жилы и артерии его кровеносной системы, проступая сотнями линий на его теле – прямых и не очень, коротких и длинных, запутанных друг в друге и одиноких; тысячи расплывчатых и неясных, но набирающих мощь с каждой минутой пятен засыпали подернутый серой и сонной хмарью остов заснеженного гиганта, а тусклые до того момента искорки света в окнах домов и витринах стали наливаться силой, яркостью, в клочья разрывая окутавшую город с головы до ног пелену сонливости и пробуждая его к новой, ночной жизни…
Красочное видение посетило меня во время поездки в город, впечатавшись в память настолько отчетливо, что вспомнить то зрелище я смог бы в любой момент своей жизни. Главным штрихом во всем этом великолепии, пронизанном поэтическим откровением, для меня стали громоздкие на вид хлопья снега – они не падали, они рушились с неба, меняя траекторию по воле ветра и рассыпаясь на десятки составляющих их снежинок; они осыпались так, словно кто-то там, в небесах, грубо и ожесточенно вытрясал тучные громадины облаков, опустошая их с жадностью варвара, пожелавшего украсить свои владения и превратить их в сказочную страну. И в этом неизвестный творец преуспел как ни в чем другом, создав шедевр… И мелькали белые росчерки в сгущающейся тьме, укрывая сплошным белым ковром всё, до чего могли дотянуться. И кружились в потоках и столбах света блестящие вихри крупинок, подхваченные у самой земли ветром, который всё никак не мог наиграться.
– У меня удивительный внук. Редкостная бестолочь, напоминаешь мне себя же в мои юные годы, гораздо более юные, чем твои, и тем не менее ты всё чаще и чаще приятно меня удивляешь. Раскрываешься с тех сторон, которые я и не чаял в тебе увидеть, – сварливо заметил дух предка, выслушав мои попытки передать ему увиденное таким, каким оно предстало передо мной. – Пока ты не начал говорить, я словно не видел этого города. Смотрел, как и ты, но не видел. Спасибо, что открыл мне глаза…
– Рад, что могу тебе дать повод для гордости своим потомком, дедушка Хандзо, – поддел я его, специально наступая на любимую мозоль старика. Слишком уж, на мой взгляд, он любил потешить своё самолюбие величием рода и его представителей. – Пусть даже такая бестолочь, как я…
Вести с ним диалог при Алексее мне изначально казалось не лучшей идеей. Но стоило нам отъехать от КПП ВКШ, как друг извинился и, надев гарнитуру связи, полностью погрузился в два дела одновременно – вел машину и разговаривал с кем-то. Довольно резко и отрывисто, раздавая распоряжения и внимательно слушая то, что ему говорят. Провести почти полчаса в
