— А почему у вас нет парня?
Авторучка дрогнула. Аня подняла на меня взгляд.
— Прошу прощения?
— Наше соглашение: по одному вопросу на рыло, помните?
— А… Ну да. С чего ты взял, что у меня нет парня?
— Видно же, — пожал я плечами. — Не знаю, как объяснить. Вы какая-то «неразделённая». Если и есть кто-то, то всерьёз вы его не воспринимаете. В прошлый раз, когда пошла тема секса, вы могли бы сказать, что у вас есть парень, но даже не подумали об этом.
Аня слегка покраснела. Откашлялась.
— Ну… У меня не складываются отношения, — сказала она, глядя в окно.
— Почему? Одни дебилы кругом?
— Ага, — улыбнулась она вдруг и озорным девчоночьим взглядом посмотрела на меня. — Одни дебилы. «Покупатели»! Иногда «читатели» попадаются. А я, может, всю жизнь «писателя» ищу.
— О-о-очень непрофессионально, — покачал я головой. — Так за здорово живёшь вскружить голову несчастному мальчишке…
— Мы договорились об искренности, а не о профессионализме, — парировала Аня. — Я правду сказала. Мне ни разу не повстречался в жизни писатель, человек, который не требует чего-то от других, а сам даёт. Создаёт — и дарит.
— Это я, по-вашему, такой? — вскинул я брови.
— А я про тебя слова не сказала, — лукаво улыбнулась она. — Моя очередь! Почему ты согласился пойти на свидание?
Я молчал. Вопрос был, собственно, очевидный, я его предвидел, но как ответить — не знал.
— Что вы хотите услышать? — поморщился я. — Что я люблю Катю? Ну хрен бы с ним — люблю, если вам так хочется.
— Я хочу правду, — нахмурилась Аня.
— Кто б её знал, правду… Ну… Нет, на самом деле, я не думаю, что это любовь. Скорее — желание любви, потребность в любви в более широком смысле, чем это обычно понимают. Ну, знаете, как в песне Гражданской Обороны: «Заглядывать в чужие окна, пытать счастливые дома: а вдруг всё то, что ищем, прямо где-то здесь смеётся, например, внутри зеркально-новогоднего фонарика… Вселенская большая любовь — моя секретная калитка в пустоте…»
— Гражданская Оборона? — удивилась Аня.
— Ага. Знаете?
— Группу — да, песню — нет. Что-то совсем не в их духе.
— А, — сообразил я. — Так правильно, её только через три года запишут. Постойте! — Я вскочил с тяжело колотящимся сердцем и уставился на опешившую Аню. — Это что же получается, Летов — жив?!
— Насколько мне известно…
Я издал громкий восторженный вопль, Аня вздрогнула, но мне было не до приличий.
— На этот раз я не облажаюсь! Не-не, я не обосрусь, клянусь сердцем!
— Семён, ты о чём?..
— Когда мне было лет восемнадцать, «Гражданская Оборона» приехала в Красноярск, я как раз там жил. Но я не пошёл на концерт, потому что потратил деньги на подарок одной девчонке… Подумал, мол, в другой раз… А потом Летов умер, и другого раза не наступило уже никогда. Но теперь хрен я такого дурака сваляю. Нет уж! Надо начинать копить деньги уже сейчас.
Сияя от счастья, я шлёпнулся на стул.
— Так о чём мы говорили? — спросил я. — А, да, любовь. Так вот. Почему я встречаюсь с Катей? А почему взрослые мужики смотрят японские подростковые мультики? Да потому, что своя, настоящая молодость безвозвратно проё**на, и на этом месте — пустота. И её до смерти хочется заполнить чем-то чистым, чем-то настоящим. Какой-нибудь милой девочкой с огромными, открытыми миру глазами, которая улыбнётся и скажет: «Аригато», или, там: «Гоменасай». В этом и причина: Катя — суррогат жизни. Я даже рад, что меня отстранили от занятий, потому что Катя объективно не самая красивая девчонка в школе. Что если я, немного оправившись, переключусь на другую? Скотство. И гнусно по отношению к Кате. Сейчас всё идеально.
Аня почеркала в блокноте и, откашлявшись, сказала:
— Итак. Поправь меня, если напутаю. Тебе тридцать один год, ты вернулся в прошлое после самоубийства и в отношениях с Катей ты ищешь ощущения невинной и искренней любви.
— Это вы самую суть ухватили, — кивнул я.
Аня посмотрела на меня без улыбки:
— Сейчас я тебя очень удивлю, Семён… Но в таком возрасте девочки ждут от отношений того же самого. Они ждут сказки в декорациях реального мира. Ждут такого мальчишку, который заставит их чувствовать себя принцессами. Само твое отношение к Кате — как к особенной, исключительной девочке — это половина успеха. И твоя очевидная необычность — вторая половина. Ты уже подарил Кате сказку, пусть и не очень приятную пока. Но сказка всё равно лучше реальности, и Катя хочет дочитать до конца. Это история, которую пишете вы оба.
Я вздрогнул, когда она произнесла последние слова, и отвернулся.
— Нет. Эту историю пишут другие. Наши одноклассники, учителя, родители. Все! Когда все они обрушатся на нас, она не выдержит. Сказка превратится в кучу дерьма.
— Семён… Девушки подчас оказываются выносливей парней. Почему ты заранее готовишься к поражению?
— Да потому что я, блин, взрослый человек! Потому что я знаю, как строятся отношения. В какой-то момент неизбежно дело дойдёт до пестиков и тычинок.
— И что в этом плохого?
— Это будет началом конца. — Я тяжело сглотнул и, наконец, сформулировал, что меня беспокоило: — Сказка закончится. Уж вы-то должны знать: романтическая прогулка взявшись за руки под луной — сказка, но когда внутрь тебя лезет, брызжа спермой, твёрдый хер — это уже п**дец. Секс — это переход на следующий уровень, там ответственность, там обязательства, там — взрослая жизнь. А она ещё ни хрена не взрослая и…
— Рано или поздно сломается, — кивнула Аня. — Семён, ты сам разве не видишь, что все проблемы — только у тебя в голове? Ты готов оттолкнуть от себя своё счастье только потому, что волнуешься за Катю. Ты за всех волнуешься — за Катю, за Гошу, за меня. Но разве не будет справедливее дать нам поступать по своему усмотрению? Если уж мы решили связать свои судьбы с твоей, то это наш выбор.
Я встал, подошёл к окну. Посмотрел вниз — на скамейке у школьного крыльца, кутаясь в пальто, сидела мама. Я закрыл глаза:
— Прикол в том, что я старше вас всех. И я знаю, как устроена жизнь. В ней никогда не бывает «долго и счастливо», не бывает сказки. В худшем случае финалом оказывается прыжок с балкона, в лучшем — пожизненная позиция «девяносто шесть».
— «Шестьдесят девять», — поправила Аня.
— Нет. «Девяносто шесть». Это когда вы отворачиваетесь друг от друга и таращитесь каждый в свою маленькую вселенную с сенсорным экраном, снова и снова лаская её эрогенные тач-зоны большим пальцем, испепеляя одни мозговые клетки, а другие топя в серотонине и дофамине.
Я вдруг понял, что пла́чу. И Аня это поняла. Она встала из-за стола, подошла ко мне.
— Всё нормально, — прошептал я. — Можете меня обнять, если хотите. Не обещаю, что сдержу спонтанную эрекцию, но влюбляться и хватать за грудь не стану точно.
Она
