— А в будущем его уже нет, — грустно сказал я, глядя на бункер, стоя в сырой жёлтой траве.
В будущем бункер, видимо, сдали на чермет, а вместо него поставили более вменяемый контейнер. Теперь бабулькам не приходилось, трясясь от ужаса, карабкаться по скользким ступенькам. Хотя они, по правде сказать, никогда и не карабкались. Либо просили кого молодого и не дерзкого сбегать, либо тупо оставляли мешок у подножия.
— Кого нет? — спросил Гоша и, не дожидаясь ответа, сказал: — Я этой зимой с перил прыгну, отвечаю!
Я вздрогнул. И что это было? Такой тонкий подъ*б? Я даже заколебался — стоит ли этой змеюке сигарету давать.
А потом вспомнил. Была у нас с Гошей такая веселуха — зимой прыгать с лестницы бункера. Посередине лестница прерывалась небольшой площадочкой — сперва мы с неё прыгали. Потом стали карабкаться повыше. Апофигеем стала верхняя площадка. Прыгая оттуда, по пояс уходишь в сугроб. Веселуха — уссаться можно. А теперь Гоша имел в виду, что он ещё и на перила влезет, плюс метр-метр двадцать, то есть. Отважно, надо признать. Когда стоишь и за перила держишься — есть время подумать, сдать назад, сказавшись больным. А если встал на узенькие перила, то тут уже только два пути: либо слезать, либо падать. Падать, правда, можно вперёд, или назад — затылком об железный порог, или кубарем по ступенькам. Вперёд — лучше, там шансы есть.
— Не, не прыгнешь, — протянул я Гоше сигарету. — Зассышь, точно тебе говорю.
Как сейчас помнил, что — зассыт. И я зассу. И даже Санёк — одноклассник, случайно проходящий мимо и вдохновившийся нашей забавой — тоже зассыт. С перил — это уже очень ссыкотно.
— Сам ты зассышь! — не поверил Гоша.
— Но-но! Видал, как я сегодня чуть из окна не выпрыгнул? Там-то повыше будет.
— Ага! Не выпрыгнул же!
— Слышь, да я с восьмого летал! Веришь?
— Го-о-онишь! — засмеялся Гоша.
Я задумался, поднеся ему огонёк. Рассказать, что ли? Друг мне, пожалуй, понадобится, тем более, к Гоше я давно привык. А что это за друг, если ты ему не доверяешь? А с другой стороны — ну какой он мне друг? Вон, всех интересов — с бункера прыгнуть. Фи!
Гоша курил явно не затягиваясь, но всё равно побледнел и закашлялся. Он, однако, мужественно делал вид, что всё ништяк, и таков и был план. У меня лёгкие уже немного адаптировались, да и голова почти не кружилась, но к вечеру разболится — атас.
— Так чё ты там делал-то, а? — спросил Гоша.
— Где?
— Ну, ты из того подъезда вышел.
— А. Да к Светлаковой заходил.
Гоша закашлялся сильнее прежнего. Я решительно отобрал у него сигарету, нежно притушил о влажную травинку и спрятал в пачку. Пока не найду, в каком магазине согласятся продавать сигареты малолетке, надо их беречь. И так уж осталось… Раз, две, три, четыре…
— Она тебя чё, к себе пригласила? — сипел Гоша.
— Ну, так. — Я грустно глядел в пачку. — Сам напросился — пожрать.
— Да ты чё?! И как там?
Я перевёл взгляд на Гошу. Мелкий, смешной, из небогатой семьи и с характером робким — не лучшее сочетание достоинств. Места, где обитают девушки, были для него какими-то мистическими и загадочными.
— Розовые обои, розовое постельное бельё, на полу — розовый ковёр, на люстре висит розовый лифчик и повсюду разбросаны розовые упаковки с презервативами. А сам-то как думаешь? Хата как хата. Бачок там в туалете… — Я, не выдержав, рассмеялся.
— Сём, да ты гонишь, — заканючил Гоша. — Ну чё, она вот прям реально тебя домой пригласила? Сама Катюха?
Мне надоело жевать эту тупую жвачку, отвечать на тупые подростковые вопросы. Я задумался о Кате. «Сама Катюха», ишь ты. Не настолько уж высоко она у нас в классе котировалась, помнится. В записных красавицах числились Машка и Светка, а Катя — ну, где-то крепкий середняк, что ли. Но было в ней что-то такое, этакое…
— Вот что я тебе скажу, Гоша, — сказал я, выпуская в небо вонючий дым. — Если взрослому мужику нравится взрослая женщина — это норма. Если ему нравится малолетка, обладающая формами и повадками взрослой женщины — это тоже норма, хотя и вне закона. Но если взрослый мужик начинает испытывать чувства сексуального характера к малолетке, которая выглядит, действует и мыслит, как малолетка — это уже грёбаная педофилия и извращение. Катя — красивый ребёнок, и не более того. Пройдёт несколько лет, и она станет совершенно обычной, и никто уже, глядя на неё, не скажет: «сама Катюха», даже ты. Даже я. Поэтому в классе на неё так мало обращают внимания. Всех пацанов влекут девушки, которые уже выглядят как взрослые красавицы. А то, что ощущаем мы — вариант извращения, зачаточное отцовское чувство, помноженное, за неимением лучшего, на половое созревание. Нужно уже сейчас выкорчёвывать из своих сердец эти омерзительные ростки…
— Сём, — перебил меня Гоша, — ты чё, заболел? Чё ты несёшь?
— Сложновато вышло, да? — Я решительно прошагал к лестнице. — Тогда слушай ещё кое-что. Но чтоб никому, понял?
— Могила! — заверил меня Гоша.
Ну-ну. Посмотрю я, какая с тебя могила.
Я культурно поднялся на самый верх, выбросил окурок, потом спустился и рассказал Гоше всё. От — и до.
6
Закончилось все тем, что Гоша меня послал и пошел домой, в бетонный двухэтажный скворечник. Я, наверное, сам был виноват — слишком настаивал, даже когда стало очевидно, что Гоша не купится. Оно и понятно — как тут можно просто взять и поверить, что твой друг на самом деле — суицидник из будущего, в котором, к тому же, даже летающих машин нет.
Я попытался заинтересовать Гошу растворяемой втулкой от туалетной бумаги, но он посмотрел на меня, как на идиота. Я рассказал про шестого «Терминатора» — он покрутил пальцем у виска. Растерявшись, я поведал ему о том, что в 2019-м году продукты будут выдавать по пластиковым карточкам, школьники будут носить обязательную форму, а за политические анекдоты будут сажать в тюрьму — тут Гоша уже совершенно психанул.
Ну а я что, виноват, что у нас такое стремное будущее? Я его, что ли, строил? Постойте… А что если это — мой шанс внести свою лепту? Изменить будущее, сделать его лучше? А что, у меня есть всё: время, силы и понимание того, что делать не надо. Кредиты, например, брать нельзя, даже если вопрос жизни и смерти. Смерть — лучше. Если выбирать между кредитным
