И ровное серое свечение небытия принесло покой, который уже ничто не может нарушить. И тебе спокойно, и вокруг спокойно, ничего больше не волнует, из памяти постепенно вымываются сами причины этого волнения. Ты равнодушно смотришь, как линяют прежде наполненные чувствами и красками картинки, и ни о чем не думаешь.
Пока тебя грубо не хватают за шиворот (где у ничто шиворот?! Как так вообще?), не трясут, как цвирка над съеденным кубом, и не тащат из спокойной серости чуть ли не за волосы.
— Просыпайся уже, маленькая розовая поганка, я прекрасно вижу, что всё с тобой в порядке.
— Да как вы смеете! Отпустите уже мою дочь!
Ой-ёй… а че вообще было? Не помню… и глаза еще толком не раскрываются, то ли слабость, то ли ресницы слиплись. Судя по голосам, кто-то ругается. Кто? Э… память? Ты где?
— Смею, еще как смею… Вставай, спящая пакость! Хватит и мне, и своим родителям нервы портить!
О, родители! Помню, были такие. Мама и папа. Или нет? А почему тогда я ощущаю троих? Кто третий?
— Ладно, вводим тяжелую артиллерию. — Где-то рядом зашуршал пакет, и безумно вкусно запахло шоколадом и выпечкой.
Глаза у меня так и не расклеились, зато рот открылся просто сам собой.
— Живая, — констатировал все тот же голос, и в меня впихнули что-то сладкое и невероятно вкусное. И знакомое-знакомое! Печенька… выпечка… магазин редких специй… шоколадные кругляшки на противне… Кекс!!!
Я подавилась вкусняшкой, но зато глаза растопырились сами собой, ноги сами подпрыгнули, руки обняли, и я повисла на своем динозавре, обхватив его всеми четырьмя конечностями за что попало и вцепившись так, что бульдозером не оторвать. И… заревела.
— Ну тише, тише. Всё позади. Хватит реветь, у тебя вон шоколад по лицу размазался. — Кекс гладил меня по голове, тяжело вздыхал, но не отстранялся.
— Плевать! — Я рыдала так самозабвенно, что по мне можно было размазать целую шоколадную фабрику, это бы ничему не помешало. — Ке-е-е-екс! Забери меня отсю-у-уда! Они... они меня чуть...
— Постойте! Будьте добры пояснить, молодой человек, что здесь вообще происходит! Вы ворвались в палату и сломали медицинское оборудование, прервав операцию моей дочери, а теперь и вовсе… я вызываю хранителей!
— Глаза раскройте, — практически угрожающе прошипел Кекс. И ка-а-ак… У меня по спине побежали мурашки от удовольствия. А, это он ауру выпустил и даванул! Я от такого кайфую, остальные, похоже, нет.
Угу, я глаза раскрыла, раз Кекс говорит, что надо, значит, надо. Огляделась… эм. Веретено пополам, еще какая-то труба скручена в железную дулю, Шприца-лекаря не видно, зато посреди этого разгрома стоят совершенно белые папа с мамой и смотрят на нас как на… как на…
— Юноша, вы хоть знаете, кому дерзить пытаетесь?! Отпустите Жанну!
— Нашли, ржа, юношу. Давно пора уже знать, что, если кто-то выглядит моложе тебя, это может быть не только признаком молодости. — Кажется, Кекс сильно зол на моих родителей. Никогда его таким не видела. Даже когда он пугал однокурсников, вокруг не клубилась такая устрашающая аура. Для других устрашающая, это я логическим путем вычислила. А для меня… мур-р-р. Или БОЛЬШОЙ МУР-Р-Р.
Вот только от этого мура ко мне окончательно вернулась память. Ох и ни ржи себе! Они же меня чуть не… и главное, ни слова объяснения, как дрессированного цвирка, ни о чем не спрашивая, просто сунули в медеску и… обманом почти! Голову про привязки морочили, про диагностику!
— Кекс, давай уйдем. — На родителей я больше старалась не смотреть. Потом, может быть, я смогу с ними поговорить, всё выяснить, поругаться… но сейчас не могу. И даже видеть их не хочу.
— Жанна! — Мама еще больше побледнела и даже пошатнулась, папе пришлось подхватить ее под руку. Но мне было всё равно.
— Потом, мама. Сейчас мы уходим. Я и мое Оружие. Система, прошу зафиксировать заявление: я, Мастер Жанна Штейн, с этого момента беру на себя полную ответственность за свою жизнь и жизнь своего Оружия.
Кекс в ответ на мою ритуальную фразу принятия взрослости и независимости нахмурился, внутри у него почему-то скользнула тоска, но она быстро сменилась облегчением и полным одобрением моих действий.
Я потянулась к нему по нашей связи и прильнула всем существом, транслируя сразу букет своих ощущений и мыслей, среди которых была и та, что от мамы с папой я не отказываюсь. Какой бы сильной ни была обида — они мои родители. Просто больше не хочу, чтобы они имели возможность решать за меня и за него. Потом мы с ними поговорим. Но именно потом, когда все успокоятся и смогут мыслить трезво.
— Подтверждаю. — Кетцаль повернулся в сторону ретранслятора местного ИД и дал тому просканировать свой браслет коммуникатора. А потом сам взял мою руку и подставил под световой луч считывания, который прошелся по темной зеркальной панели, отражаясь затейливым рисунком перепрограммирования.
— Жанна! — Родители казались оглушенными происходящим не меньше, чем я сама. Но ведь это они всё затеяли. И нам еще предстоит разговор на эту тему. Легким он точно не будет.
— Не надо, мам. — Я устало откинула голову на плечо своего Оружия. — Я позвоню. Не волнуйтесь. Через пару дней. Или чуть позже. Когда приду в себя и немного разберусь, как… мы будем жить дальше. Пап, детский счет я заблокировала, ключи скину Касперу. Спасибо, дальше я справлюсь. «Няньку» снимете или мне это самой сделать через центральную систему совета? — последний вопрос я задала без малейшей претензии, просто именно спросила, кто этим займется — они? Или мне самой проще сделать запрос и поменять настройки семейного ИД через центральный правовой сервер?
— Но, милая, почему? — Мама выглядела плохо, настолько бледной и поникшей я ее никогда в жизни не видела. Мне было больно ее такой видеть, но… я отчетливо понимала, что поступаю правильно. Что давно, вообще-то, надо было перестать играть в маленькую девочку и дать понять родителям, что их ребенок
