Размышления на эту тему возникали вновь и вновь, без конца, и рано или поздно сворачивались змеей, кусающей себя за хвост, из-за отсутствия веских доказательств. Может, так; может, этак. Люди, с их короткими жизнями и невозможностью попасть в Серые Края, не любят неопределенность. Будучи не в силах заполучить возможное, вероятное, потенциальное или – что ужаснее всего – несбывшееся, они вместо этого придумают его себе, вообразят, что оно существует в той искаженной или красивой форме, какая им по нраву, а затем поставят на колени собратьев тысячами и миллионами, чтобы в унисон притвориться, будто все реально. Кириаты могли бы со временем спасти их от подобной участи, они даже пытались пару раз, но действовали чересчур осторожно, и этот мир изначально нанес им ужасную рану, так что в конце концов Черному народу пришлось уйти. А люди продолжили стучать окровавленными лбами в пределы собственной определенности, как безумцы, осужденные на пожизненное заключение в камере, дверь в которую заперли сами.
«Обхохочешься», – мог бы сказать Рингил.
«Лучше просто открыть долбаную дверь», – возразила бы Арчет. Но, конечно, к тому моменту ключ давно потеряли.
Впрочем, не исключено – «Взгляни-ка под таким углом, дружище, и все станет логичнее, если задуматься», – что двенды задержались по чистой случайности. Возможно, навигация в Серых Краях была не таким легким делом, каким ее представлял Ситлоу. Не исключено, в Олдрейнских болотах двендам пришлось метаться туда-сюда, словно волкам, в поисках следа Рингила и его невесть откуда взявшегося смертоносного дружка-кочевника. Вероятно, они были вынуждены с кропотливой осторожностью выискивать прохладный запах реки и изучать его в поисках места, где добыча сошла на берег. А когда мишени обнаружили, призывателям бурь пришлось сражаться за свои позиции, как пловцы сражаются с течением, чтобы сохранить направление движения.
«Возможно». Те, кто сумел выжить в битве, кивнут и пожмут плечами, коснутся старых ран и вздрогнут. «Да кто ж его знает? Все возможно».
Или – Рингилу бы это понравилось – их задержала политика, склонность отстаивать собственные взгляды, которую он видел среди двенд. Может, Ситлоу пришлось убеждать собратьев-олдрейнов, что с этой проблемой нужно разобраться.
Либо все наоборот: Ситлоу пришлось уговаривать, или, по крайней мере, он был вынужден уговорить сам себя.
Вот так они продолжали это бессмысленное действо – строили теории, качали головами, удивлялись – они, выжившие в битве с двендами при Бексанаре или Ибиксинри, если называть это место так, чтобы его узнали те, кто его строил, и те, кого ради политической целесообразности и договора, в который не сумел бы вникнуть даже один из сотни достаточно образованных, выгнали из родного поселка в холод и голод либо попросту убили там же, на улице.
Итак, Ибиксинри. Здесь, как когда-то, обнажены клинки, льется кровь и раздаются крики во тьме смертоносной ночи. «Забавно, – мог бы сказать Рингил. – Ни хрена не меняется».
Двенда пришли в предрассветные холодные часы.
Но что случилось перед этим?
* * *Вскоре после полудня выглянуло солнце.
Сельчане, знавшие цену таким моментам, сразу выбрались наружу, чтобы искупаться в его тепле. Вынесли и развесили на воздухе постельное белье, расставили обеденные столы на улице и в садиках, у кого они были возле дома. У реки, на глазах у Ракана и его растерявшихся солдат, жители деревни разделись до нижнего белья и, бросившись в довольно холодную воду, начали плескаться, как дети. Если присутствие чернокожей женщины и ее солдат как-то затрудняло процесс, это не бросалось в глаза.
Имперцы сами не остались равнодушны к перемене. Они бормотали друг другу, что это доброе предзнаменование, и воспользовались возможностью немного погреться. Но поскольку всего несколько недель назад им довелось испытать пыльную жару в столице, они не были ни обрадованы, ни впечатлены, лишь слегка благодарны.
Нежась на солнышке и размышляя о приметах – «Мой брат, мой дядя, мой друг однажды видел…» и так далее – они не замечали, как течет время, что было в каком-то смысле благословением, потому что больше заняться было нечем. Подготовка к битве оказалась минимальной и во многом символической. Нельзя выстроить баррикады против врага, который появляется там, где хочет, а тактика двенд в любом случае оставалась тайной, которую предстояло раскрыть. Кое-какие планы имелись, но должны были оставаться гибкими. В конце концов, все свелось к тому, чтобы с наступлением темноты объявить комендантский час и разогнать местных по домам, а потом устроить регулярное патрулирование деревни.
Арчет уломала Рингила прочитать людям Ракана короткую лекцию о том, что он знал про двенд, и он сделал это так искусно, что ей оставалось лишь удивленно моргать. Манерная ирония аристократа из Луговин сошла с него, как струп с зажившей раны, оставив лишь сухой воинский юмор вкупе с непринужденным духом товарищества. Она видела, как с каждой секундой гвардейцы к нему привязываются. Он не стал прибегать к угрозам, как раньше, хотя его общий прогноз по ситуации не стал оптимистичнее и не предполагал надежд на лучший результат.
В конечном итоге, поняла Арчет, он успешно пригласил их всех на смерть, пообещав умереть вместе с ними.
Большего от командира и не требовалось.
– Да, он так себя вел в Виселичном Проломе, – сказал ей Эгар, когда они разлеглись на ступеньках парадной лестницы гарнизонного дома, греясь на солнце и старательно гоня прочь мысли о том, сколько им осталось жить. – Ситуация похожая, как мне кажется. Мы все знали, что если не удержим перевал, ящеры хлынут вниз и уничтожат все на своем пути, перебьют всех, хоть стой, хоть беги. Гилу пришлось показать им, что в этом наша сила, а не слабость. Что это все упрощает. Выбор был не жить или умереть, бежать или сражаться, а в том, чтобы встретиться со смертью на равных или услышать, как она кинется на спину, будто гончая, схватит тебя за загривок и разорвет на части. – Он ухмыльнулся. – Довольно легкий выбор, правда?
– Наверное.
Арчет подумала о людях и о тех вещах, которые ее по-прежнему волновали – список был не длинный, – и спросила себя, насколько она искренна, честна сама с собой, уже не говоря о маджаке рядом на ступеньках. Тоска по дому отозвалась резкой, почти болезненной болью теперь, когда дочь Флараднама поняла, что может больше никогда его не увидеть. Она скучала по безжалостному солнцу и жесткому голубому небу над Ихельтетом, суете и пыли улиц; по прохладным серым булыжникам двора в лучах рассвета и первым запахам, просачивающимся
