А двигалась эта костлявая процессия в гротескном водовороте из хрупких конечностей, клекота, и кожи, похожей на пергамент пыльных свитков, вокруг элегантной тележки для напитков. На верхнем ярусе старой и тщательно отполированной серебряной тележки стояли банки для засолки, сделанные из толстого стекла, с тяжелыми деревянными пробками, загнанными в горлышки, чтобы обезопасить жильцов от вредных выбросов. Внутри банок, в густой, но полупрозрачной жидкости плавали маленькие фигурки. Их конечности были бледными и тонкими, как хрящи. А головы - чрезмерно большими и луковицеобразными, с хрупкими, как яичная скорлупа черепами и неподвижными крошечными личиками. На спине одного маленького тельца я увидел отростки, размером не больше большого пальца, напоминавшие несформированные крылышки.
Вокруг скачущих жильцов был сформирован второй, сидячий круг. Это были медсестры и сиделки, и это они издавали хлопки и воркование. На головах у них были маленькие короны из позолоченной бумаги. Все по такому случаю были одеты в лучшие одежды, и подбадривали своих скачущих и бродящих по кругу подопечных.
Никто даже не посмотрел на меня, стоявшего, разинув рот, в дверном проеме. Хотя в какой-то момент мне показалось, что миссис Гольдштейн шикнула на меня, проносясь мимо.
Первой, кто нарушил строй, была Хельма. Дрожа от возбуждения, она выбежала в переднюю часть комнаты, а затем стала хлопать руками вдоль стены, пока не достигла середины. Только это была не стена, а ширма. Я видел такое приспособление в квартире-студии, а еще в одном отеле. С их помощью одну комнату переделывали в две, из соображений приватности. И это я всегда считал странным, в том числе сейчас.
Я был уверен, каждой молекулой своего тела, что не хочу видеть то, что находится по другую сторону ширмы. Но прежде чем я успел отвернуться, Хельма раздвинула ширму, и деревянные панели сложились гармошкой.
В моем бессильном исступлении, вызванном отвращением, страхом и шоком, я уставился сквозь колыхание пятнистых черепов и тонких рук скачущего круга. И на мгновенье увидел отца этого огромного семейства. К счастью, он был прикован к постели, и все же у него хватило сил, чтобы поднять свою рогатую голову с гигантского ложа, и улыбнуться своим женам, прислуге и закупоренному в склянки потомству, которое никогда не принесет ему наследников.
Предки
За окнами нового дома, не переставая, льет дождь. Если находишься на втором этаже, звук такой, будто множество маленьких ручонок кидают камешки в остроконечную крышу. На улице играть нельзя, поэтому мы сидим дома и возимся с игрушками. Они принадлежат Махо, но она охотно со мной делится. Мои родители ничего не знают про Махо, но она моя лучшая подруга и тоже живет в этом доме. Причем довольно давно.
Раньше, когда моя мама поднималась наверх, чтобы положить чистую одежду мне в ящики, или папа стучал в дверь и звал меня обедать, Махо пряталась и ждала у меня в комнате, когда я снова смогу поиграть с её игрушками. Еще Махо спит в моей кровати, каждую ночь. Мне хочется иметь такие волосы, как у нее. Длинные и шелковистые. Когда она обнимает меня и прижимает к себе, я утопаю в её волосах. Они забиваются мне в подмышки, оплетают шею, они такие теплые, что мне не нужно одеяла. Ее волосы похожи на черный мех и на большие занавески, которыми она задергивает свое лицо, так что я вижу лишь ее мелкие квадратные зубки.
- Как ты видишь сквозь свои волосы, Махо? - спросила я однажды. - Это так смешно выглядит.
Она лишь хихикнула в ответ. И игрушкам тоже нравится трогать её волосы своими крошечными пальчиками. Они стоят, покачиваясь, на кровати, и гладят их.
Днем игрушки почти ничего не делают, но мы все равно ходим и ищем их по пустым комнатам и секретным местам, о которых мама с папой ничего не знают. Когда нам попадаются игрушки, сидящие в углу или застывшие стоя, будто только что переставшие танцевать на своих маленьких быстрых ножках, мы с ними разговариваем. Игрушки просто слушают. Они слышат все, что им говоришь. Иногда они улыбаются.
Но по ночам они в основном и устраивают игры. У них всегда есть что показать нам. Новые фокусы, танцы вокруг кровати. Стоит мне заснуть, как их твердые пальчики касаются моего лица. Обдавая мои уши холодным дыханием, они говорят: "Привет, привет". И я просыпаюсь. Сначала я боялась этих лазающих по кровати и цепляющихся за простыни фигурок. Я убегала и забиралась в постель к маме с папой. Но Махо сказала, что игрушки просто хотят подружиться со мной. И еще она говорит, что когда у тебя так много друзей, то ни мама, ни папа не нужны. И мне кажется, что она права. Родители ничего не понимают. Они все время думают о других вещах. И поэтому для игр они не нужны.
Махо рассказала мне, что все эти игрушки остались от детей, которые когда-то жили здесь, выросли и уехали. А дом старый, поэтому игрушек очень много. Махо тоже осталась. Не бросила своих друзей. В отличие от меня, когда мы сюда переехали. Я сказала Махо, что это родители заставили меня переехать. - Знаешь, - ответила она, - родители ничего не понимают в друзьях. Не понимают, как сильно мы их любим. И как для нас важны наши секретные места. Их нельзя бросать только потому, что папа нашел новую работу или заболел. Так нечестно. Кто сказал, что надо все менять и переезжать куда-то, если тебе хорошо там, где ты сейчас?
Я не хотела переезжать. И боялась новой школы. Но с тех пор как я подружилась с Махо и игрушками, все стало не так уж плохо. Теперь мне тут нравится, и я никогда не пойду в эту школу. Махо знает, как этого избежать. Скоро она покажет мне, и игрушки помогут.
А игрушек очень много. Мы находим их повсюду. Под лестницей и под кроватями, на дне сундуков и за дверями, на чердаке и во всяких дырках, из которых они смотрят на нас. Никогда не знаешь, где они появятся. Обычно приходится ждать, пока они сами к тебе не подойдут. Иногда слышно только, как они бродят туда-сюда. Мама думала, что в доме мыши, и папа расставил мышеловки на кухне и в подвале. Махо очень злилась, когда показывала мне их. Игрушки не едят цветные зернышки, - сказала она, показывая на отравленный овес, но иногда танцуют совсем рядом с ловушками и попадаются. За ночь нам дважды пришлось спасать
