В тот вечер мне не светило никакого нежного стейка или бургиньона (традиционное фр. блюдо из тушеной говядины - прим. пер.). Разве что "супчик дня" и чашка кофе. Когда я вернусь в Вулвергемптон, остатки денег придется распределить на две недели, до следующей выплаты пособия. При мысли об этом у меня закружилась голова. Пришлось даже ненадолго прислониться к оконному стеклу ресторана, чтобы не упасть. В ресторане я заметил курчавую голову посетителя, склонившегося над столом с едой.
В ресторане было тепло. Коричневого цвета стены были обшарпанными и облезлыми. Казенная мебель. Жесткий ковер. За прилавком со стеклянной перегородкой и пустыми галогенными конфорками, я не увидел никого из персонала. Несмотря на множество столов, там находился только один посетитель. Похоже, какой-то старик в плохом парике и платье для беременных, поедающий суп. Я отвернулся от него. Рядом с его столиком было кресло-коляска и полиэтиленовый пакет из супермаркета, набитый детскими книжками.
Пройдя вдоль широкого прилавка, я заглянул через него и пробормотал "Здрасьте" в сторону предположительно находившейся за дверью кухни. Никто не появился.
Я сел за столик у окна. Сквозь него ничего не было видно, кроме каких-то расплывчатых зданий и уличного фонаря, похожего на странный шар. Я по-прежнему слышал шум моря. Мне казалось, что оно сейчас черное, как нефть, и поднимается снаружи по стеклу ресторана.
Наконец, с темной кухни, шаркая, появилась тощая старуха с мужской стрижкой, и приблизилась, ни разу не взглянув на меня. Она бросила на столик передо мной меню в тяжелом переплете, затем ретировалась за прилавок, где занялась своими делами. Я почувствовал себя неловко в своем неподобающем наряде. Я не мылся уже три, нет, четыре... нет, минимум, пять дней. Тело под одеждой стало заскорузлым от грязи и дурно пахло. Сдуру я даже позавидовал инвалиду в ужасном цветочном платье для беременных. Оно, хотя бы, было чистым. С чего я взял, что я могу войти сюда и есть?
Я поднял обшитое искусственной кожей меню, которое было размером с альбом для марок, с кисточкой вместо закладки. Я испытывал к себе горячее отвращение, от того, что нарушил баланс и беззаботность. Будто для меня, неряхи в грязных матерчатых ботиках, есть во французских ресторанах было в порядке вещей. Я выглядел нелепо.
Сложив стоимость супа со стоимостью кофе, я снова пересчитал в голове свою наличность, чтобы убедиться, что мне их хватит.
Официантка вернулась. Она поняла, что я - англичанин. Кто еще нанесет сюда визит, теперь, когда американцы не покидали пределов своей страны, оставаясь со своими собственными мертвецами? Она скорее пролаяла, чем произнесла:
- Стейка нет. Тушеного мяса нет. Только пелотрета (камбала европейская - прим. пер.) и картофельная запеканка.
- Суп?
Она кивнула.
- Суп. И попить. Я буду... чашку кофе. Белого. С сахаром.
Она выхватила меню у меня из рук.
- Суп с хлебом? - спросил я, пытаясь не выдать голосом отчаяние.
- За отдельную плату.
- Сколько?
- Сорок центов.
- Отлично. Спасибо.
Я поблагодарил ее, когда она уже удалялась от столика. И беспокоился, что она не приняла мой заказ на хлеб. Мне казалось, что я умру без хлеба. Я съел только два сэндвича в одиннадцать часов, оставив чипсы и шоколад, которые Тоби съел позже.
Но суп, по-моему, суп был лучшим из того, что я когда-либо ел, и порция была большой. Я макнул в него два кусочка белого хлеба, а затем засунул их в рот. Закончив есть, откинулся на спинку стула и стал потягивать кофе. Чувствуя себя щедрым и открытым, человеком мира, я задумался о чаевых.
И ушел из ресторана, не оставив их. На еду ушла большая часть денег, и я начислил штрафные очки за грубоватое обслуживание. Мысли о деньгах испортили вторую половину кофе, которую я проглотил, даже не заметив этого. Я покинул свою комнату в Вулвергемптоне накануне утром, имея сорок евро за душой, но после трат на паром, бензин, гостевой дом, суп и ланч, у меня осталось всего десять евро на две недели. Ужасная перспектива, но я делал так уже много раз, в течение многих лет, тщательно избегая материалистичного образа жизни, как и Тоби. "Поскольку, какой сейчас в этом смысл?" - что-то вроде этого он всегда утверждал.
Сгорбившись, я поплелся обратно к нашему жилью. Я опустил голову, чтобы не видеть каменные фигуры и не глазеть инстинктивно на море. Я чувствовал, что оно хотело вызвать у меня потрясение, граничащее с ужасом.
На меня вновь нахлынула обида из-за того, что я заплатил за наш ланч. Это не был обычный наплыв мыслей. Тратя на Тоби то малое, что у меня было, я неизбежно приходил к внутреннему дискурсу о несправедливом распределении наших ограниченных ресурсов. Но учитывая то, что недавно рассказал мне Тоби, о том, что его отец руководит крупным предприятием и его родители купили своему сыну большую квартиру в Лондоне, в Южном Кенсингтоне, где он будет жить, работая на кремационную империю отца, разве мне было нецелесообразно поднять вопрос о половине стоимости нашего ланча?
Эти рассуждения вскоре заставили меня задыхаться и хлопать по каменным стенам, мимо которых я возвращался в гостевой дом. Я даже остановился и воскликнул: "Господи Иисусе!" в черное, совершенно безликое небо. На меня нахлынули конкретные воспоминания и его фразы о наших отношениях. Единственным результатом таких размышлений стало шокирующее ощущение предательства.
За те двадцать три года, что я знал Тоби, он всегда изображал из себя бедняка. Я вспомнил, как он постоянно жил в моих унылых квартирах и комнатах, не платя при этом за аренду. Всегда утверждал, что у него нет домашнего адреса. Он вполне преуспел в своем нематериалистическом образе жизни, ночуя на диванах и на полу у "друзей". А иногда даже в палатке на безлюдных пляжах или парках. И
