Но Сьюки сказала «Не горячо», поэтому он одной рукой отогнул клапан, легонько стукнул другой и подставил раскрытую ладонь.
Сьюки сунула ему в руку старинный штекер, Салливан перевернул его в вертикальное положение и прочно вставил в разъем коробки. После этого он отпустил клапан и убрал руки.
– Готово, – сказал он.
– Горячо, – произнесла Сьюки, – сейчас.
Снова, словно нож, где-то лязгнул коммутатор, на этот раз рядом с ним, опять с жужжащим рокотом вспыхнула новая дуговая угольная лампа, и в глаза Салливана ударил резкий свет.
В отраженном свете он увидел, что отец стоит совсем рядом с ним. Артур Патрик Салливан выглядел не старше, чем лет на пятьдесят, волосы у него были скорее серебристые, чем белые. Он опустил взгляд на Пита Салливана, который крутился внизу у «паучьей коробки», и подмигнул ему.
– По-моему, нам нужен гель, – произнес отец Пита; старик дотянулся до лампы и положил ладонь на два соприкасающихся угольных стержня, удерживаемых зажимами.
Салливан поморщился и вдохнул со сжатыми зубами, однако рука отца не взорвалась, а стала сияюще-прозрачной, и через кожу просвечивали красные артерии и синие вены, а сам он смотрел через всю комнату и зловеще улыбался.
На стене за лестницей стала проявляться новая сцена, на этот раз в цвете. (Опадающие с потолка хлопья, кружась в луче света, вспыхивали и сияли подобно крохотным метеоритам.)
Бронзовое сияние вверху, голубое внизу – в ярком прямоугольнике на стене навелся фокус, и Салливан узнал Венис-Бич, как если бы на него смотрели с вертолета (хотя в тот день в небе не было никакого вертолета).
В разноцветном свете посреди палубы стоял Кути и изумленно моргал; прикрыв глаза рукой, он судорожно озирался по сторонам.
– Сюда, Кути! – позвала Элизелд, мальчик кинулся к ней сквозь падающие хлопья и, часто дыша, опустился рядом с ней.
В проецируемом на стену над лестницей на противоположной стороне фойе кадре Салливан увидел четыре фигурки на берегу, три из которых остались у лоскутных прямоугольников, расстеленных на песке полотенец, а четвертая, с белыми волосами, направилась к пенной линии прибоя.
Одна пылинка опустилась Салливану на запястье, он взял ее и растер между пальцами – это оказалась крупинка черной краски (и он вспомнил рассказы его отца о том, как в 1917 году прозрачную студию Сэмюэля Голдвина выкрасили в черный цвет, когда на смену солнечному свету пришли ртутные лампы как наиболее предпочитаемые для освещения съемок, и как впоследствии черная краска постоянно отшелушивалась и черным снегом опускалась на съемочную площадку).
Лоретта Деларава тяжело вышла на свет из дальнего конца фойе, по мере ее движения в свете проектора на ее лице и обширном теле высвечивались двигающиеся фрагменты синего и бронзового.
– Никто, кроме меня, не выйдет отсюда живым, Питекан, – произнесла она, направляя пистолет прямо на сияющую над светом руку. – Можешь хоть всю ночь показывать свои доказательства призракам.
Маленькое беловолосое изображение вошло в воду и нырнуло в волну.
В этот момент с нижних ступенек лестницы за спиной Деларавы раздался молодой мужской голос, напевающий: «Твое лицо когда-нибудь горело? Гасили ли его монтировкой?» Это был фрагмент из какой-то старой песни Спрингстина, – Салливану показалось, что этот голос когда-то давно был ему знаком.
Внимание Салливана привлекло движение по ту сторону фойе: пять или шесть маленьких девчушек в белых платьицах беззвучно танцевали в дверном проеме, на фоне черного ночного неба, со стороны правого борта.
Что-то еще со страшным грохотом и воплями взбиралось по лестнице. Деларава обернулась посмотреть на лестницу и поспешно попятилась, нервно дергая оружием.
Хотя Салливан и находился на другом конце фойе, когда грузное нечто взобралось на верхнюю ступеньку, влезло на палубу, размахивая своими семью или восемью конечностями, и сорвало бархатный канат с крючков, Салливан подался назад от «паучьей коробки».
Немного успокоившись, Салливан увидел, что на самом деле это два человека, по всей видимости прикованные друг к другу. Они оба пытались стоять, но запястье одного было приковано наручниками к лодыжке другого. Он подумал было, что это Шерман Окс и Нил Обстадт, но у прикованного за запястье были две руки, и он обеими бился со своим компаньоном: свободной рукой он наносил ему удары в пах и живот, а двумя локтями защищался от ударов ногой по лицу.
Вслед за ними, словно пастух, на палубу в свет проектора поднялся молодой мужчина: он был широкоплеч, в свитере с высоким воротом, светлые волосы коротко стрижены под «ежик».
– Келли Кит, – произнес новичок звучным баритоном, и благодаря детским воспоминаниям и саундтреку к старому телешоу Салливан запоздало узнал юный голос Ники Брэдшоу. «Слушайся гусеницу, которая курит кальян, – этот гриб для тебя. И он не умрет».
Над головой у Салливана ревела дуговая угольная лампа, хлопья краски падали все гуще, а дальше в фойе на запятнанное кровью огромное платье Деларавы теперь проецировалась маленькая фигурка, которая махала из воды крохотными ручками.
Отползая от «паучьей коробки», Салливан правой рукой держал руку Элизелд, а левой – Сьюки.
– Луна ненастоящая! – вскрикнули несколько девчушек в уличном дверном проеме правого борта. – Она нарисованная! Мы все еще в аду!
– Нет, посмотрите! – закричал стоящий у перил мужчина. – Она осыпается! За ней настоящее солнце! – Судя по потрепанному деловому костюму, галстуку и заляпанной кровью белой рубашке, это был адвокат, которого люди Деларавы увезли в джипе «Чероки». Его руки все еще были в наручниках, но он смог каким-то образом переместить их вперед и теперь держал длинную метлу, которой размахивал над головой так высоко, как только мог достать. Хлопья черной краски осыпали его, словно конфетти.
– Мои родильные призраки! – заверещала Деларава. Она тяжело засеменила из луча проектора к полудюжине маленьких девочек, но человек с метлой уже размел дыру в ночном небе, и оттуда на палубу метнулся солнечный луч (чище и ярче, подумал Салливан, чем лампа в 3200 кельвинов через фильтр с голубым гелем). Девчушки стайкой полетели туда, уменьшились и растворились в белой дымке и бездыханном хихиканье и исчезли ровно за мгновение до того, как туда подбежала Деларава и наткнулась на все еще затененные перила.
Работающая от переменного тока дуговая угольная лампа и, несомненно, дроссельная катушка или трансформатор мерцали и сияли все более насыщенным желтым цветом. Призрак отца Салливана убрал руку с угольных стержней; теперь белый луч света просто освещал холл и дальнюю стену. Салливан ощутил, как отодвинулась Сьюки, сверкнула искра, громко
