На тот момент, когда я вошел через главный вход Северо-Восточной тюрьмы, в общей сложности восемьдесят из двух тысяч заключенных участвовали в тюремных программах занятости заключенных. Я прошел в зону для посещений и стал ждать надзирателя. Он попросил у документы, обыскал меня и сфотографировал. Я расписался в журнале посетителей, и он повел меня через внутренний двор, окруженный забором из пятиметровой проволочной сетки, оканчивающейся колючей проволокой. Небо было ярко-синим, а красота окружающих гор иронично контрастировала с колючей проволокой и бетонными стенами.
Как только я оказался в коммуникационном центре, роботоподобный офицер в черной форме повернулся ко мне и через бронированное стекло потребовал предъявить удостоверение личности. Я положил его на вращающийся лоток из нержавеющей стали. Оно исчезло, и охранник попросил меня пройти дальше. Я последовал за своим проводником обратно на солнечный свет, мы шли по огражденному еще одной проволочной сеткой тротуару, ведущему в блок строгого режима, где содержались заключенные, арестованные за нападение на охранников или других заключенных.
Многие из сотен человек из отделения строго режима совершили убийство уже после того, как попали в тюрьму. К ним относились, как к опасным животным — с крайней осторожностью. Они содержались в одиночных камерах двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, за исключением тех случаев, когда посещали душ два раза в неделю. Если по какой-то причине им приходилось выходить, на них надевали наручники, кандалы и закрепляли к цепочке на талии. С ними общались только одним способом — через щель в двери камеры, через которую подавали еду.
И они кричали.
Какофония началась, как только я прошел четвертый контрольно-пропускной пост и вошел в тюремный блок. Для заключенных в блоке строгого режима человек в костюме мог означать лишь несколько вещей, что он либо полицейский, либо адвокат или кто-то из тюремной администрации. И они ненавидели их всех. К тому моменту, как я сделал тридцать шагов по коридору до кабинета, где собирался поговорить, я услышал все возможные оскорбления в адрес матери, сестры, жены и дочери и гомосексуалистов.
Тюремный блок был двухэтажным, открытым и овальной формы. Охранник, сидевший на контрольном посту, наблюдал за всеми двадцатью камерами в блоке, и все заключенные могли видеть его через маленькие окна дверей. Офицер, крепкий молодой человек лет двадцати пяти, впустил меня в комнату и сказал:
— Я схожу за ним. Это не займет много времени.
Он собрался выйти, но заколебался, повернулся и добавил:
— Мне жаль.
— Спасибо, — ответил я. — Мне тоже.
Мейнард Буш был пойман через четыре часа после своего дерзкого побега посреди дня из тюрьмы в Джонсон-Сити. Тело Бонни Тейт было обнаружено в ее машине на парковке гольф-клуба «Долина Роана». Очевидно, Мейнард получил от нее все, что хотел, и, как только она остановила машину и сняла с него наручники, он застрелил ее.
Мейнард после убийства Бонни направился прямо к своей матери, которая выгнала его из дома, когда ему было четырнадцать лет. Мать Буша видела, как Мейнард шел к дому, вызвала полицию, и те примчались с оружием в руках. Когда они добрались туда, то услышали несколько выстрелов внутри дома. Мейнард не реагировал на них. Через час группа спецназа из службы дорожного патрулирования штата Теннесси забросила в дом баллоны со слезоточивым газом, и они ворвались внутрь, где обнаружили Мейнарда, сидящего за кухонным столом, сжимающего свои обожженные глаза. На тарелке перед ним лежал недоеденный бутерброд. Изрешеченное пулями тело матери лежало у его ног. Когда Мейнарда спросили, почему он не стрелял, он ответил, что потратил все пули на свою мать.
Я разговаривал с Бернис Буш, матерью Мейнарда, когда готовился к его суду в мае. Она осталась растить Мейнарда одна после того, как его отца увезли в тюрьму за то, что он застрелил соседа во время спора о границе собственности. Странным было то, что отец Мейнарда был арендатором — он даже не владел собственностью.
Бернис была хрупкой, слабой женщиной лет пятидесяти пяти, которая жила в лачуге, состоявшей из четырех комнат, в двух милях от шоссе№67 в округе Картер, недалеко от границы округа Джонсон. Ее квартира была такой же захудалой, как и она сама. Пахло собачьей мочой и сигаретным дымом. По всему дому и крошечному переднему двору были разбросаны пластиковые мешки, наполненные пустыми банками пива «Кистоун».
Бернис жила за счет пособия по инвалидности, талонов на питание и рецептов на лекарства, отпускаемых по рецепту, предоставленному медицинской программой штата Теннесси. Оказание медицинской помощи бедным было благородным, но плохо управляемым усилием государства. Она сообщила мне, что Мейнард стал наркоманом в четырнадцать лет. Бернис сказала, что он постоянно крал ее таблетки от нервов и начал экспериментировать с уличным наркотиком под названием «Лед». Он перестал ходить в школу и начал тусоваться с группой «маленьких бандитов», как она их назвала. Сидя там, глядя на нее, я не мог себе представить, что есть более худшая группы чем та, к которой она принадлежала сама.
Она сообщила мне, что у нее была старая дворняга по кличке Хохотун, которую она назвала так из-за своеобразного лая. Когда Бернис упомянула ее, то внезапно помолодела на десять лет, и ее грубый голос стал нежным. Она рассказала, что однажды вечером четырнадцатилетний Мейнард вернулся поздно и сел на диван. Она вошла в комнату, чтобы попытаться поговорить с ним, но он был возбужден и говорил бессвязно, поэтому она вернулась в свою комнату. В этот момент Хохотун запрыгнул на диван и лизнул лицо Мейнарда. Тот схватил собаку за шею, выволок ее в сад, вытащил из-за пояса пистолет и выстрелил псу в голову.
На следующее утро, когда Мейнард протрезвел, она предоставила ему выбор: уйти или сесть в тюрьму. У него и раньше были неприятности с законом, и он был на испытательном сроке. Оба знали, что если она вызовет полицию, его немедленно отправят в тюрьму для несовершеннолетних. Мейнард решил уйти. Она сказала, что была рада такому развитию событий, потому что боялась, что, если его посадят, то она может потерять часть своих социальных пособий. Он упаковал некоторые вещи в старую спортивную сумку, и в три часа дня сел в машину с друзьями. С тех пор она его не видела. Бернис сказала, что ненавидела его, потому что он убил ее собаку.
Примерно через шесть часов после ареста Мейнарда и его возвращения в тюрьму в мой офис позвонил судья Гласс.
— Я хочу как можно скорее назначить новую дату первого судебного разбирательства по делу Мейнарда, — начал он, — и вы могли бы защищать его по новым обвинениям.
