Всматривался в милый лик, кажущийся чужим и отрешённым.
Приложив голову к груди, заглушая звук собственного сердца, не слышал стука её сердечка.
Прижав подрагивающие пальцы к её шее, не ощутил толчков пульса.
С ужасом понял, что опоздал.
— Таша… — не решался прикоснуться к тронутым тленом рукам.
— Таша… — шептал бескровными губами, уставившись в её лицо в надежде заметить дрогнувшие веки, безуспешно выискивая на любимом лице ожившую морщинку у губ.
— Та-аша… — леденящий душу стон раздвинул заросшие стены оврага.
Смерть не выбирает. Она забирает всех. В любое время.
— Почему ты? — бережно согревал её руки горячим дыханием.
— Почему сейчас? — осторожно, словно боясь потревожить, гладил подушечками пальцев её лицо.
— Почему такой смертью? — скулы сводило от боли. Наплывающие слёзы туманили взор.
Он бы понял, если бы пришло её время.
Он не всё сказал ей.
Не всё сделал для неё, что хотел.
Не успел.
Не дали.
Сильные мужчины тоже плачут.
Неслышно.
Незаметно.
Давясь слезами, сглатывая застрявший ком в горле. И только глаза выдают боль обагрённой кровью души. Скатившаяся одинокая слеза, тут же спрятанная под ладонью, прикоснувшейся к щеке, не делает его уязвимым. Мысли работают чётко и собранно. Только боль, поселившаяся в сердце, уже начинает разъедать разум самоедством. Это ты виноват во всём случившемся. Ты мог поступить иначе. Это ты убил её. Этому нет оправдания. Время не повернуть вспять. Ты больше никогда её не увидишь. Только во сне. Если она пожелает прийти к тебе. Ты знаешь — она не придёт, потому что причиной её ухода стала твоя медлительность, твоё предательство бездействием.
Любой выбор мы делаем сами. Да, он зависит от обстоятельств. Ты сделал то, что по своей совести считал единственно правильным. Но на что бы мы ни опирались, совершая этот выбор — жить с результатами потом нам.
Природа замерла в ожидании твоих слов, которые не искупят вину, но облегчат твою душу. Слов, которых не услышит та, которой они предназначены.
— Таша, прости…
Слёзы застили взор. Лицо любимой расплывалось.
Он не сразу услышал угрожающий рык позади себя. Погрузившись в горе, пропустил момент появления зверя. И лишь когда повторный настойчивый утробный рёв усилился, внезапно оборвавшись, Герард обернулся.
Медведь.
Взрослый самец, нагулявший жировой запас для зимовки, осторожно присматривался к противнику, проникшему на помеченную им территорию.
Такой хищник одним ударом легко сломает хребет оленю, и если он голоден и добыча рядом, то не заставит себя терпеть.
От тяжеловеса несло влажной шерстью и застарелым прогорклым потом. Он не спешил нападать, изучая стоящего на коленях человека, принюхиваясь к нему, демонстрируя свою неуклюжесть и медлительность, усыпляя бдительность, выбирая наиболее удобный момент для нападения.
Герард в свою очередь неторопливо нащупывал на боку кинжал. Он, захваченный тревожным азартом поиска женщины, неосмотрительно сняв кольчужную броню и оставив притороченный к седлу меч, не позаботился о своей безопасности.
Теперь, глядя на бурого великана, состояние смертельной опасности не вызывало у него должного страха. Моментально проанализировав обстановку, понял, что находится в невыгодном положении. Запах крови пфальцграфини привлёк дикого зверя, и он так просто не отступит. Если бы не её тело, которое мужчина закрывал собой и ни при каких обстоятельствах не собирался уступить хозяину леса, он бы сумел выманить медведя наверх, где меньше деревьев и поросли. Узкое пространство оврага и его обрывистые стены не позволяли выбрать удобное для борьбы место.
— Ничего, Птаха, похоже, я скоро догоню тебя, — шепнул сухими стянутыми губами.
Два опытных противника — зверь и человек.
Друг напротив друга…
Равны ли их шансы?
Сдаваться нельзя. Борьба — единственный, хоть и мизерный шанс выжить.
Хищник медлил, и в какой-то миг Герарду показалось, что он сыт и не станет нападать. А вот разминуться в узком зеве водороины не получится.
Кинжал слился с рукой, став её продолжением. Главное — рассчитать силу удара и направить его под голову между плечами зверя. Если успеет.
Бригахбург издал оглушающий призывный свист. Так подзывают собак на охоте. Его воины услышат и придут на помощь.
Медведь прижал уши и бросился на противника, сопроводив атаку коротким громким рыком.
Раздался глухой звук схлестнувшихся тел.
Боль окатила Герарда от пяток до макушки.
Кровавый туман плыл перед глазами.
* * *— Стой! — Он задыхался от быстрого бега.
Пот щипал глаза. Золотые и серебряные блёстки на женском одеянии, маячившие перед взором, не давали сбиться с пути.
Тянул руки в попытке ухватиться за ускользающее видение.
Женщина смеялась. Призывно. Дразнясь. На миг обернулась, покосившись на преследователя, опалила взглядом.
Снова смеялась, убегая, растворяясь в предутреннем влажном тумане, оседающем прохладными острыми льдинками на воспалённом лице преследователя.
— Таша, остановись! — Чувствовал, что устал, выбился из сил, что и вправду не догонит. Знал, если сейчас упустит, то уже никогда ему не почувствовать ласкающее прикосновение её пальцев к своему лику, мягкую податливость губ, трепет её тела под своим. — Стой! Там водороина! Там зверь! — Рванулся вперёд, хватая бесплотные сгустки редеющего тумана, захлебываясь кашлем, дерущим горло, словно проглоченный ежонок карабкался по гортани на волю, к свету.
— Ш-ш-ш, — услышал совсем близко над собой.
Шелестящий мягкий звук успокаивал.
К его воспалённым потрескавшимся губам прикоснулась кромка кубка, и тёплая жидкость скатилась в горло, смягчая колкую вибрацию последнего вскрика: «Звер-рь…»
Бригахбург открыл глаза. Бессмысленно осматривался, всё ещё находясь под властью видения. Видения ли?
Вот же она, его Таша. Тёмный женский силуэт рядом всхлипывает, стонет:
— Очнулись наконец-то… — и кому-то взволнованно, приглушённо в сторону: — Беги за лекарем!
Он чувствует прикосновение губ к своей руке. В глазах множеством искорок полыхает её украшение на груди, поблёскивая, коротко отражая язычки пламени свечи.
— Таша… — неуклюжими пальцами касается её мокрых щёк. Ему кажется, что его губы треснули от натянутой улыбки и выступившие капли крови холодят их.
Она наклоняется к нему, поднося к его рту кубок.
Пьёт жадно, долго, ухватившись за узкую ладонь Птахи, держит. Вдруг исчезнет? Струйки горько-кислого отвара стекают за ворот.
Удушливая ткань касается лица, отирает влажную шею.
— Таша, — превозмогая резь в груди, тянет её за руку к себе. Заглянуть в глаза. Убедиться, что она есть, она рядом.
— Ш-ш-ш… Помолчите… Вы очень слабы.
Её губы на его лице. Целуют его. Горячо, страстно. Он слышит всхлипы. То усиливающиеся, то затихающие.
Пламя свечи колыхнулось. Хлопнула дверь.
— Очнулся?
Ладонь Птахи осторожно выскальзывает из его захвата, и он теряется, будто оборвалась связующая нить с самой жизнью.
Становится светлее. Герард всматривается в склонившегося над ним мужчину.
— Вы меня видите, господин граф?
Силуэт приобретает чёткие очертания. Внимательные глаза подслеповато щурятся.
— Да, господин Касимиро. Я брежу? — голос затихает. При попытке набрать полные лёгкие воздуха, боль в груди и голове усиливается. Осмотрелся, насколько позволяла темнота. Покои, несомненно, его.
— Бредили. Всё это время бредили, ваше сиятельство. — Руки лекаря опустились на плечи больного, удерживая того от попытки приподняться. За его спиной всхлипнула женщина. — Не торопитесь. Вам ещё долгое время придётся
