Гражданской войной, она была просто не в состоянии начать войну против Германии с Востока, когда Людендорф готовился нанести удар по Западу. Мир на Восточном фронте был непременным условием глобальной стратегии немцев. Потому-то посол Мирбах и писал Диего Бергену, что ему нужны минимум три миллиона рублей в месяц для поддержания «приличных» отношений с большевиками. И он боялся, что германская «золотая» река может иссякнуть — Германия сама была не в блестящем состоянии.
Впрочем, Мирбах церемонился только в официальных контактах с Советским правительством; своим он давал понять, что (письмо Диего Бергену 25 июня 1918 г.) «нам даже не нужно будет прилагать слишком больших усилий, до самого последнего момента сохраняя видимость приличных отношений с большевиками. Постоянные ошибки в руководстве страной и акты грубого попрания наших интересов должны послужить подходящим поводом для развязывания военных действий в любое удобное для нас время».
Несложно предположить, что германские телефоны и практически все виды связи с послом Мирбахом большевиками контролировались, и у большевиков едва ли были иллюзии относительно дружественности германского посла.
Состоявший при главе ВЧК Дзержинском Яков Блюмкин, рослый и крепкий брюнет, явился исполнителем заговора. В три часа пополудни 6 июля 1918 г. Блюмкин и его сообщник, также сотрудник ВЧК Андреев, подъехали к германскому посольству в Денежном переулке. Охрана пропустила их, увидев пропуск, подписанный Дзержинским. Они просили об аудиенции у посла Мирбаха по якобы неотложному делу. Посол вышел к высоким чинам тайной полиции большевиков, дело было неясное. Оказалось, что речь идет о некоем графе Роберте Мирбахе, попавшем в плен к русским и удерживаемом в Чрезвычайной комиссии. Роберт Мирбах принадлежал к австро-венгерской ветви семьи Мирбахов, родство с послом было очень отдаленным. Беседа за круглым столом, где собеседники сидели друг против друга, продолжалась примерно десять минут, когда Блюмкин опустил руку в портфель, вытащил револьвер и несколько раз в упор выстрелил в посла Мирбаха и двух его помощников. Ни один из выстрелов не достиг цели; помощники посла упали на пол, а сам Мирбах постарался скрыться в соседней комнате. Блюмкин догнал его и выстрелил в затылок — это был смертельный выстрел. Но для верности Блюмкин бросил в посла еще и гранату. Взрыв большой силы сотряс здание. Воспользовавшись переполохом, Блюмкин и Андреев выпрыгнули из окна в сад, а затем перемахнули через чугунную ограду посольства. Их уже ожидал автомобиль с заведенным мотором, умчавший их в неизвестном направлении — несколько месяцев о них ничего не было известно.
Согласно воспоминаниям Троцкого, Ленин в узком кругу обсуждал происшедшее в германском посольстве. В Кремле несомненно знали об определенной недружественности Мирбаха (равно как и об искусственном характере коалиции большевиков с левыми эсерами). Троцкий заметил: «Кажется, левые эсеры могут оказаться той самой вишневой косточкой, на которой нам суждено поскользнуться». Ленин ответил так: «Судьба колеблющейся буржуазии в точности это подтверждает.
Когда происходили эти события, в Большом театре проходил V Всероссийский съезд Советов. Явно по данному сигналу большевики покинули здание театра, его окружили верные большевикам войска, и члены фракции левых эсеров были арестованы. Казармы верных эсерам частей были обстреляны из орудий, остальных левых эсеров оттеснили к Курскому вокзалу.
С тех пор большевики в России никогда не входили в политические коалиции. Западные послы читали заявление теперь уже однопартийного большевистского правительства: «Двое негодяев, агенты русско- англо-французского империализма, подделали подпись Дзержинского, проникли к германскому послу графу Мирбаху при помощи фальшивых документов и, бросив бомбу, убили графа Мирбаха». Ленин посетил германское посольство с выражением соболезнований.
Германское правительство приступило к обсуждению возможностей пересмотра своей политики в России. Был ли смысл в том, чтобы иметь дело с шатким правительством? Берлин видел трудности большевиков и ждал их падения буквально с часу на час. Такая ситуация не благоприятствовала долговременному сотрудничеству. Не лучше ли передоверить решение «русской задачи» военным? К этой точке зрения склонялись кайзер Вильгельм, его наследник принц Генрих, генерал Людендорф и новый министр иностранных дел Гельферих: бросить против большевизма германские дивизии и поставить у власти в России прогерманских монархистов. К такому же выводу вели правящую верхушку Германии представители белой эмиграции, прибалтийские немцы, представители казачьих формирований на Юге России: германский кайзер не должен пятнать себя сотрудничеством с убийцами царя. Чиновники и генералы начали опасаться воздействия красной пропаганды на германский рабочий класс и армию. Более и важнее всего: у Германии появился шанс осуществить если не союз, то мир Центральной Европы с Западом, используя в качестве предлога необходимость противостоять разлагающему социальному влиянию России. Люди вокруг Людендорфа считали в июле 1918 г., что последнему наступлению Германии на Западе должна предшествовать попытка нащупать шанс примирения с Антантой и американцами. Но Запад держался жестко, и это было решающим обстоятельством. Теперь точно предстояла битва на Западе, и в этой обстановке русский тыл следовало не ожесточить, а замирить.
Смирив гордость, немцы после убийства Мирбаха назначили нового посла — Гельфериха, яростного сторонника диктата в отношении большевиков. 1 августа он требовал: достаточно небольшого удара, чтобы призрачный большевистский режим рассыпался на части: «Продолжать ожидать для нас нет никакой возможности. Все, что необходимо, мы можем получить участием в свержении большевистского режима… Следующий русский строй и общественное мнение будут настроены против нас из-за того, что станут рассматривать нас как друзей и защитников большевиков». На полях этого донесения кайзер начертал: «Совершенно верно! Я говорил это Кюльману еще месяц назад»[223] .
Не желая прекращать процесса улучшения отношений с Германией, Ленин все же начал испытывать опасения в отношении пока еще победоносной повсюду Германии. Через несколько дней после покушения на Мирбаха нарком иностранных дел Чичерин прислал с пометкой «срочно» письмо послу Френсису как дуайену дипломатического корпуса: посольства стран Антанты будут в Москве в большей безопасности, чем в Вологде. «Мы надеемся, что высокочтимый американский посол оценит это предложение в дружественном духе. Для выяснения деталей в Вологду посылается товарищ Радек». Френсис ответил, что «мы не боимся русского народа, с которым мы всегда были в дружеских отношениях… Наши опасения связаны с силами центральных держав, с которыми мы находимся в состоянии войны и которые, по моему мнению, скорее могут захватить Москву, чем Вологду»[224].
К. Радек потребовал переезда посольств в Москву. Френсис, выступая как дуайен дипломатического корпуса, отказался их выполнить. В конечном счете было принято решение о выставлении Красной гвардией патрулей для защиты посольств. Чичерин заверял, что Москва безопасна [225]. Бывшие союзные дипломаты оказались как бы между двух огней. И непослушание большевикам, и добровольный переезд в Москву грозили превратить их в заложников в случае начала союзной интервенции в России. Сомнения разрешил капитан британской армии Макграт, прибывший в Вологду из Архангельска 17 июля 1918 г. с планами оккупировать Архангельск. Английское командование опасалось, что с продвижением союзников к Архангельску Советское правительство захватит вологодских дипломатов как заложников, и предложило им переместиться из Вологды в Архангельск. Было решено двигаться к Архангельску. В качестве прикрытия переезда последовала довольно многословная переписка Френсиса с Чичериным: «Союзники никогда не признавали Брест-Литовского мира, и этот мир становится все более тяжелым для русского народа. Недалеко то время, когда этот народ выступит против Германии и изгонит захватчиков из русских пределов»[226].
Посылая американские войска в Россию, президент Вильсон верил в то, что массы русского народа встретят американские батальоны как спасителей и друзей. Прибытие американских войск, полагал президент, «вызовет такую мощную и дружественную реакцию среди населения, что выступающие за союзников власти, опираясь на спонтанное демократическое движение, возобладают повсюду в Сибири и в Северной России»[227]. Вильсон одновременно с исключительной подозрительностью следил за аналогичными действиями конкурентов. Он писал своему послу в Токио
