Унижение России: Брест, Версаль, Мюнхен

общественной безопасности. Этот комитет стал буквально контролировать военную деятельность правительства. На фоне политиков и генералов, беспечно жертвующих жизнями тысяч молодых французов, восхищение упорным, стойким, честным и беспокоящимся председателем сенатского комитета начало расти небывалыми темпами. Жак Мейер пишет о нем в 1915 г.: «Единственным политиком, который избежал единодушного упрека солдат, был Клемансо… Его многочисленные вмешательства против всего, что «не работало», были эхом обвинений фронтовых бойцов»[46]. Комитет подозрительно относился к «Священному союзу» президента Пуанкаре, прекратившему партийную борьбу ввиду опасности поражения. Пуанкаре — радикал и социалист — не любил Пуанкаре — националиста и консерватора. Время начало дуть в его паруса. Но когда социалисты из национального правительства, в свете военных бунтов в армии, начали задумываться над идеями международных социалистических конференций, осудивших милитаризм, Клемансо вышел из засады.

Тогда дело зашло так далеко, что во французских кругах начали поговаривать о сепаратном мире. Война потребовала слишком много жертв. Франция могла заключить сепаратный мир с Германией в 1917 г., но это был бы не мир, а сдача позиций, фактическая капитуляция. Военные цели Германии не изменились по сравнению с 1914 г. ни на йоту. Заключив в этом году сепаратный мир, Франция должна была отказаться от суверенитета Бельгии, она теряла свои угольные месторождения на северо- востоке страны, она отдавала крепости Туль, Верден, Бельфор и Брийе; германская зона простиралась бы с востока до устья Соммы. Плюс к этому Франция должна была бы выплатить финансовую компенсацию Германии. Принципиально против уступок немцам выступил немыслимый еще как лидер сенатор Клемансо. В июньской статье 1917 г. он писал: «Сегодня слово пацифизм не имеет другого смысла, кроме как подчинения брутальным хозяевам».

Клемансо обвинил социалистов, так быстро становящихся демагогами. Он обвинил профессиональных политиков, таких, как министр внутренних дел Мальви, людей компромисса и преступной слабости. Мальви не арестовывал пацифистов, а беседовал с ними. Летом 1917 г. были обнаружены следы германских денег, ведущих на счета Мальви в Америке. Отвергнув помощь «слишком гибких» социалистов, он стал в ноябре 1917 г. премьер-министром. О нем можно было сказать все, что угодно, кроме владения незаконными счетами в нейтральных банках. Страна, стоящая на грани поражения, потребовала чего-то настоящего, и Клемансо был этим настоящим.

Во-первых, Клемансо никому не оставил сомнений. Представляя свое правительство 20 ноября 1917 г., он сказал: «Мы представляем себя вам (депутатам) с единственной мыслью — о тотальной войне. Вся страна становится военной зоной. Все виновные будут немедленно преданы суду военного трибунала. Солдат будет предан суду из солидарности с солдатом, воюющим на передовой. Более никаких пацифистских кампаний, никакого контакта с германскими интригами». Цель одна: «Нет измене, нет полуизмене… Страна будет знать, что ее защищают»[47].

На галерее для публики сидел Уинстон Черчилль, которого всегда восхищали человеческие доблести. По его воспоминаниям, Клемансо выглядел «как дикое животное, мечущееся взад и вперед за железной клеткой»[48]. Тяжелое это было время. Но впереди проглянул луч надежды. В 7-й французской армии численность недовольных правительственными интригами в Париже снизилась в первый месяц пребывания Клемансо у власти с 85 % до 20%3.

Клемансо надеялся на свое понимание англичан и особенно американцев: он жил в США четыре года и был женат на американке. Английский язык не был для него препятствием. Внешний облик Тигра был впечатляющим: квадратное туловище, крупная голова с пышными усами и густыми бровями над полуприкрытыми глазами. Лансингом в мемуарах дает такое его описание: «Он напоминал старого китайского мандарина: темный цвет лица, большой лоб, выпуклые брови, острый взгляд, длинные опущенные седые усы, короткая шея, широкие округлые плечи, коренастая фигура… Поразительный тип человека, в котором ощущается огромная сила интеллекта, самообладание, холодная, непреклонная воля. Серые перчатки прикрывали больную кожу рук, но живой ум подвижен. Красноречие премьера было его главным оружием»[49]. Разумеется, этот идеолог французского империализма готов был стоять насмерть как против немцев в 1917–1918 гг., так и против любого, кто хотел бы поколебать престиж Франции в Европе и посягнуть на ее империю.

Клемансо правил Францией железной рукой из небольшого кабинета в Военном министерстве на рю Доминик. Он держал в голове все основные нити событий. Британский посол писал в Лондон: «Это министерство, состоящее из одного человека. В кабинете не было ни одного телефона. Человек размышлял и принимал решения». Но неправильно было бы преуменьшать роль его министров. Это были талантливые и самостоятельные люди, в основном признанные специалисты. Им Клемансо оставлял все детали. Его ежедневной задачей была выработка стратегии. Так, во внешних сношениях Клемансо опирался прежде всего на Андре Тардье и Филиппа Вертело.

Вертело не оставил мемуаров и сжег всю свою частную переписку — как и его шеф Клемансо. Его имя практически никогда не упоминалось в официальных протоколах. Но он был мозгом французского Министерства иностранных дел. Ему было для славы достаточно того, что в историю навеки вошло имя его отца — великого физика Вертело.

Филипп Вертело был главным советником Клемансо по проблемам создания новых государств в Европе. Представители малых народов знали это и буквально боготворили его. Именно он в рассматриваемый критический период плел сеть союзов с малыми новообразованиями в Европе, чтобы создать контрольный механизм против «новой Германии». Для занятого глобальной стратегией Клемансо Филипп Вертело был просто незаменим.

Вторым ближайшим помощником французского премьера был Анри Тардье. Президент Пуанкаре полагал, что влияние Тардье на Клемансо было всеобъемлющим. «Клемансо просто говорит то, что Тардье шепчет ему на ухо»[50].

Выпускник привилегированной Эколь нормаль супериор (в которой ровно сто лет спустя работал и автор данной книги), Тардье был избран депутатом, а с началом войны ушел на фронт. Он сотрудничал с комиссией Клемансо, откуда и пошла их дружба. Тардье полагал, что Франция плохо приготовлена к первому мирному периоду. Франции может помочь только наука, только научные методы производства — в этом она просто обязана обойти Германию. Для него моделью была экономика Соединенных Штатов. Именно в США Тардье заведовал системой экономического и военного взаимодействия. Его друзьями были Бернард Барух, Уильям Макаду, Герберт Гувер. Именно Тардье познакомил Клемансо с полковником Эдуардом Хаузом — главным советником президента Вильсона. В 1918 г. Тардье возглавлял в Париже франко-американскую комиссию. Он стал руководителем Комитета исследований, бывшего мозговым центром Клемансо.

В конечном счете Клемансо при помощи своего внутреннего аппарата добился трех целей: он предотвратил все попытки немцев поколебать союзническое единство, пытаясь противопоставить Соединенные Штаты Антанте; он создал весомые предпосылки сохранения военного союза и в послевоенной Европе, где изолированная Франция была бы беззащитна; сдвинув акцент на Верховное военное командование (где у руля был маршал Фош), Клемансо получил значительный шанс диктовать перемирие и мирные переговоры с военной точки зрения, диктуя действия союзников исходя из стратегических соображений.

ЗАПАД И СЕПАРАТНЫЙ МИР

Накануне переговоров в Брест-Литовске премьер-министр Ллойд Джордж заявил в палате общин: «Лишь сама Россия будет нести ответственность в отношении условий, выдвинутых немцами в отношении ее территорий»[51]. Британский министр иностранных дел Бальфур предложил союзным послам довести до сведения русских, что, согласно решениям Парижской конференции, союзные правительства готовы на межгосударственном уровне рассмотреть вопросы о целях войны, о возможных условиях справедливого и прочного мира. Однако Россия будет приглашена на совет союзников только после появления устойчивого правительства, признанного своим народом. Бьюкенен выступил перед журналистами с общей оценкой союзнического отношения к России: «Мы питаем симпатию к русскому народу, истощенному тяжкими жертвами войны и общей дезорганизацией, являющейся неизбежным следствием всякого великого политического подъема, каким представляется ваша революция. Мы не питаем к нему никакой вражды; равным образом нет ни слова правды в слухах, будто мы намерены прибегнуть к мерам принуждения и наказания в случае, если Россия заключит сепаратный мир. Но Совет народных