революционных идей. Возможно, прежде он недооценивал силу революционной волны. В. Вебб записала 14 января 1919 г. парадоксальные слова Ллойд Джорджа (лидера страны, тысячи военнослужащих которой шагали по всем европейским дорогам), сказанные Клемансо: «Мой дорогой друг, наши солдаты не пойдут в Россию и даже в Берлин: это просто факт. И не полагайтесь на Вильсона. Он в ослеплении своей великой мечты о самоопределении: его народ имеет только одно определенное намерение — вернуться к прибыльному бизнесу. Если армия не готова завоевывать Россию и осуществлять полицейские функции в мире, мы должны стремиться к миру»[487]. Перед глазами Запада стоял «живой пример» — разложение самой дисциплинированной армии в Европе: 70 тыс. немецких солдат под знаменем Красного солдатского союза захватили казармы в Бохуме, разогнали полицейских, а затем завладели контролем над шестью городами Рура, провозглашая республику в каждом из них.
К середине января 1919 г. британские военные, разведка и дипломаты предоставили Ллойд Джорджу свою оценку ситуации в России. Британский Генеральный штаб считал, что позиции Советской России достаточно сильны, но что большевики уже осознали потерю возможностей поднять революционный мятеж в соседних странах. Британские аналитики придавали большое значение тому факту, что Москва выразила готовность участвовать в международных переговорах.
Исходя из малообнадеживающего прежнего опыта, Ллойд Джордж решил не посылать новых войск в Россию. Более того, Британия обдумывала возможности стимулировать переговорный процесс между российскими антагонистами. 19 января 1919 г. британский премьер предложил созвать всеобщую конференцию враждующих представителей политических фракций России. Британское правительство обратилось к советскому правительству, к Колчаку, Деникину, Чайковскому и «правительствам экс-русских государств» с предложением «воздержаться от дальнейшей агрессии, враждебности и репрессий как условия приглашения в Париж для дискуссий с великими державами по поводу переговоров об условиях постоянного мирного урегулирования»[488].
Пораженный поворотом британской дипломатии французский министр иностранных дел Пишон назвал его косвенной помощью «злобной мировой большевистской пропаганде». Не лучше ли предоставить слово тем русским, которые бежали и которые находятся здесь, в Париже? Если французы и готовы были слушать русских, то лишь тех из них, кто бежал из страны и нашел пристанище на Западе. Но Ллойд Джордж смотрел в суть дела: обсуждение русских проблем с эмигрантами ничего не решит. В Париже и других западных столицах можно найти представителей почти любого политического направления, кроме самого важного — того, которое воцарилось на просторах России и от которого зависела будущность отношений России и Запада.
При этом следует сказать, что Ллойд Джордж вовсе не хотел оставлять Колчака, Деникина и Юденича без помощи. В начале 1919 г. белых поддерживали не менее 180 тыс. войск интервентов из Англии, Франции, Италии, Греции, Сербии, Японии, Соединенных Штатов и Чехословакии, но Лондон постепенно стало заботить уже совсем иное. В Лондоне стали думать над тем, кто в будущем станет сдерживать посягательства на гегемонию в Европе — французы или немцы. Анализ дал однозначные результаты — главная линия британской политики пошла по пути учета потенциальной германской опасности. Британский премьер все более склонялся к мысли, что наилучшим курсом было бы предоставить русским решать свои противоречия между собой. Так будет восстановлен восточный вал против немцев, а вступившая в полосу депрессии британская промышленность получит крупный рынок.
Сложилась определенно парадоксальная ситуация. Вильсон и Ллойд Джордж, более чем далекие от социализма, начали объяснять эксцессы большевизма старыми грехами царизма. Вильсон и Ллойд Джордж приближались к тому, чтобы иметь дело с большевиками как де-факто правительством России (они готовы были даже бороться с оппозицией примирительному курсу в своих странах). А наследник великой революции Клемансо, простивший террор французской революции, сурово осуждал насилие и ужасы русской революции. Французы и итальянцы, Клемансо, Пишон и Соннино, на этом этапе стояли насмерть в своем отрицании любой возможности контакта с московским правительством. Французы выступили категорически против такого урегулирования. Как заявил Пишон, французское правительство «не сотрудничает с преступниками». Французскую позицию с энтузиазмом поддержали итальянцы и (менее демонстративно) японцы. Ллойд Джордж зафиксировал резкое расхождение британской и французской позиций в русском вопросе.
Между тем политическая кампания главных претендентов на власть в Германии — основной массы социал-демократов — началась 1 января 1919 г. выдвижением Эбертом лозунга, который явно был «похищен» у левых: «Мир, свобода, хлеб!» Только в эти первые дни мы видим «шевеление» крупных буржуазных политических партий Германии, они начинают понимать, что бездействие автоматически ведет их к самоустранению с национальной политической арены, уход в политическое и общественное небытие. В то же время руководящие силы этих партий достаточно отчетливо понимали, что без некоего нового крена «влево», в сторону социальных уступок у крупных партий нет обеспеченного будущего.
Единственной более или менее реальной альтернативой германскому социализму виделись сугубо патриотические мотивы. Несколько партийных объединений пошли по этому пути. В тот самый день, когда «Спартак» призвал рабочий класс Берлина выйти на похороны жертв «кровавого Рождества», Германская демократическая партия (во многом наследница Прогрессивной партии) объявила мобилизацию своих сторонников. Приверженцы ГДП прошли бодрым строем под Бранденбургскими воротами с пением «Вахты на Рейне», вызывая своими черно-красно-золотыми знаменами смятение среди публики: чем они отличаются от социал-демократов? На углу Вильгельм-штрассе их ждали спартаковцы, несущие лозунг «Вперед с Либкнехтом!». Были слышны крики противников-демократов: «Долой Либкнехта!» Назревала потасовка. Но один из лидеров демократов взобрался на плечи своих сторонников и провозгласил, что их партия стоит «за порядок», И не добавил, за какой. Это уберегло обе колонны от схватки, они разминулись.
В ясный и холодный первый день нового года «восстали» клерикальные партии. Весьма внушительная демонстрация прошла под лозунгом «Защитить религию народа, не позволить социалистическому режиму расправиться с ней». Профессор Кункман в цирке Буша читал переполненному залу лекцию относительно необходимости создания «коалиции евангелических и католических избирателей». Прототип этой коалиции вышел к рейхсканцелярии. Эта группа избирателей видела себя продолжателем дела Партии Центра; но лидер партии Эрцбергер был слишком занят в комиссии по перемирию, чтобы реально возглавить обновленную партию. К тому же католики так и не смогли найти общий язык с протестантами; сказывался и весьма ощутимый сепаратизм. С полным основанием можно сказать, что политическая жизнь Германии, конечно же, с одной стороны, не напоминала политическую действительность России, а с другой, была
Прежние вожди бросились спасать свои политические легионы. Всем им хотелось в этот момент народного подъема
Неизбежно должны были проснуться многолетние подлинные экономические хозяева страны — крупная буржуазия. Первым ее представителем в это суровое время выступил глава могущественной АЭГ — Всеобщей электрической компании — Вальтер Ратенау.
Его отец в свое время купил патент у Эдисона, и Всеобщая электрическая компания (АЭГ) стала самой крупной компанией на рынке своего времени. Мультимиллионер жил в спроектированном им самим особняке (прусский стиль конца XVIII в.) в берлинском пригороде Грюнвальд. Ратенау руководил экономикой Германии в годы войны и получил признание многих. Как говорит Грегор Даллас, «Ратенау был богат, как Гувер, и был философом, как Кейнс. Он был талантом в деле создания организаций, как Гувер, и он, подобно Кейнсу, думал, что искусство важнее бизнеса»[489]. Полковник Хауз в то время, когда Америка еще была нейтральной, встречался с Ратенау и находился под впечатлением от его талантов.
