— Пойду в сельсовет, — сказал он жене и поднялся из-за стола.
Из сельсовета Семен вернулся быстро. Он своими ушами слышал там, как хриплая черная тарелка репродуктора передавала первые сводки с полей сражений.
— Правда это, Маша, — угрюмо сказал он жене и замолчал.
— Значит, и тебя возьмут? — спросила Мария дрогнувшим голосом и припала к широкой груди Семена.
— Одна ты теперь с детьми останешься, — с горечью сказал Семен и, как когда-то в юности, посмотрел в глаза жене.
Дочурки — пятилетняя Валя и трехлетняя Оля, — не обращая внимания на родителей, играли в углу хаты: укладывали спать тряпичных кукол на кроватки, сколоченные Грицком из кусков фанеры.
Мария посмотрела на них и снова расплакалась. Грицка в хате не было.
— Давай подумаем, что делать будем, — предложил Семен, хотя прекрасно знал, что ничего доброго сейчас уже не придумаешь и ничего не изменишь. Все будет так, как решит вершительница судеб человеческих — война.
А все-таки кое-что еще можно сделать.
Семен вспомнил, как Мария жаловалась на крышу сарая, которая протекает. Значит, надо починить. Нужно отремонтировать и покосившийся забор, сколотить новую лестницу для погреба. Старая сгнила — того гляди ноги сломаешь. Нарубить дров. Хворост давно лежит во дворе, но все руки до него не доходили.
— Ты куда? — заволновалась Мария, когда Семен направился к дверям.
— Дело есть, — буркнул он.
Починив крышу сарая и сколотив новую лестницу, Семен принялся рубить хворост. Сухой ольшаник и березовые ветки хрустели под ударами топора.
Грицко помогал отцу: таскал нарубленный хворост под навес, складывал в поленницу.
— Матери во всем помогай, — наставлял Семен сына. — Ты теперь один в доме остаешься.
— А как же, — с достоинством отвечал Грицко и, чтобы показать отцу, какой он сильный, поднимал с земли охапки хвороста побольше.
— Не надорвись.
— Не маленький.
— Ты что, или не слышал про войну? — окликнул Семена через забор пьяненький сосед. — Горилку с горя пить надо, а ты дрова рубишь. Пошли ко мне. У меня, брат, первачок есть.
Семен отказался.
— Пошли, пошли, — настаивал сосед.
— Не пойду, — отрезал Ткачук и снова взялся за топор.
— Ну, как хочешь, — махнул рукой сосед и, покачиваясь, пошел по улице, мурлыча под нос старую рекрутскую песню.
В небе зажглись звезды, а Семен, не чувствуя усталости, продолжал работать. Порубил хворост, поправил забор, вплел в него десятка два гибких прутьев, покрепче вбил в землю дубовые колья.
В хату Семен вернулся, когда на дворе стало совсем темно.
— Занавесить надо, — кивнул он на окна. В сельсовете так приказали.
Когда Мария занавесила окна, Семен зажег керосиновую лампу, висевшую над столом.
«Теперь можно и вещи в дорогу собирать», — подумал Семен и не знал, как сказать об этом жене.
Дрожащими руками открыла Мария сундучок, вынула оттуда пару белья, серый хлопчатобумажный пиджак в елочку, коричневую рубаху в белую полоску. Семен свернул белье, а пиджак с рубахой отложил в сторону.
— Грицку перешьешь, а из рубахи девчатам платьишки получатся.
Мария, горестно вздохнув, положила пиджак и рубаху на место.
Ребятишки уже легли спать. Валюшка с Олей легли вместе. Из-под домотканного одеяла виднелись их льняные головенки. Семен подошел к кровати и, наклонившись над дочурками, стал пристально разглядывать их сонные личики. Какие у него хорошие дочки! Раньше он не замечал этого: некогда было присматриваться. Валюшка на мать похожа. Вырастет, такой же красавицей будет.
«Птенцы вы мои маленькие», — подумал Семен и невольно вспомнил сегодняшний сенокос, птичье гнездо под кустами жимолости.
Грицко притворился спящим. Из-под краешка одеяла наблюдал он за родителями. Когда отец подошел к нему, мальчишка крепко зажмурил глаза, но дрожащие ресницы выдали его.
— Почему не спишь? — нарочито строго спросил Семен.
— Не хочется.
— Спи, спи.
— Ладно, — согласился Грицко. — Только когда на войну пойдешь, обязательно разбуди меня.
— Разбужу. А ты потом не забудь сено в копну сложить.
— Сложу.
— Птенцов под кустом не вздумай трогать.
— Ладно, — уже засыпая, пообещал сын.
Семен достал из-за печи мешочек с самосадом. Развязал его. Понюхал горький табак и, снова завязав, положил рядом с бельем.
— Вот и собрался, — вздохнул он.
На стене громко стучали ходики. Два часа ночи. Потушив свет, Ткачук выглянул в окно. Улица серебрилась в лунном сеете. Где-то залаяла собака. И снова не поверилось Семену, что идет война.
— Спишь? — окликнул он жену.
— Какой уж тут сон, — отозвалась Мария из темноты.
Раздевшись, Семен прилег рядом с ней и сразу почувствовал, как устал за день.
…Наутро рядовому запаса Семену Ивановичу Ткачуку принесли повестку. Ему предлагалось срочно явиться в райвоенкомат, имея при себе пару белья, ложку, иголку с ниткой…
Серега Криница — донецкий шахтерСерега Криница фотографировался в своей жизни дважды. В первый раз фотоаппарат запечатлел его для потомства голеньким, с погремушкой в пухлых ручонках, а во второй — крепким парнем с симпатичными ямочками на щеках. Детский портрет хранился у него на дне чемодана, карточки более поздних лет пошли на паспорт, комсомольский билет, шахтный пропуск.
Надобность фотографироваться у парня отпала с тех пор, как на экранах появился кинофильм «Моя любовь» с участием Переверзева. Криница был здорово похож на этого артиста. Даже мать не разобрала, когда Серега послал ей вместо своего портрета карточку двойника, купленную в газетном киоске. Она только написала: «Уж очень мне понравился твой костюм. Наверно, рублей восемьсот за него отвалил».
Сереге пришлось заказывать в ателье мод точно такой же костюм и покупать в универмаге полосатый шелковый галстук, похожий на переверзевский.
Поразительное сходство с артистом кино имело свои положительные и отрицательные стороны. Ребята на шахте подшучивали, а на улице и в парке не было прохода от незнакомых девчат.
— Смотрите, смотрите, Переверзев идет, — ахали они.
Серегу это поначалу забавляло, а потом он стал злиться. Иногда ему хотелось повернуться и показать девчатам дулю. Бывали и такие случаи, когда настойчивые поклонницы подходили к нему на улице и, протягивая карточку, смущенно просили:
— Подпишите, пожалуйста, на память.
Серега вежливо улыбался, доставал из кармана ручку, писал размашисто: «На добрую память».
Но однажды новоявленный Переверзев пошел за девушкой сам. Было это светлым весенним вечером в городском парке. Серега сидел на скамейке и безразличным взглядом наблюдал за гуляющими. Он уже привык к своей артистической славе и равнодушно реагировал на красноречивые взгляды поклонниц. Как говорится — вошел в роль. Мимо него прошла высокая стройная девушка в белом платьице, обсыпанном красным горошком. Прошла и даже не посмотрела в его сторону. Серегу это задело.
Девушка уже была далеко. Мелькнули красные горошки и укатились куда-то за поворот аллеи.
На эстрадной площадке играл оркестр. «Утомленное солнце нежно с морем прощалось», — всхлипывал саксофон. «В этот час ты призналась, что нет любви», — отвечает ему одинокая скрипка.
Серега любил музыку. Она всегда действовала на него возбуждающе. Иногда хотелось плакать, а в другой раз — лихо отплясывать какую-нибудь лезгинку или гопак.
Сегодня музыка действовала на него как-то странно: не хотелось ни плакать, ни плясать. Просто
