Кажется, просто. А вот никто до сих пор не додумался до этого, кроме инженера Дэйва из института автоматики далекого Союза Коммунистических Государств. Здесь о нем не знает никто, да и он сам понятия не имеет, что составленная им подробная инструкция нескольких способов выведения из строя кибернетических машин врага перелетела через океан и лежит в виде небольшого блокнота на столе одной из лабораторий «Городка науки» в Урании.
— Прекрасно, друзья! — повторяет Кольридж. — А теперь перепишем все это на барабан памяти. Торн, возьмись-ка за это дело!
— А?.. — академик вздрогнул, моргнул. — Переписать? Ладно. — Он неторопливо встал, взял катушку с магнитной нитью и направился, понурый, в соседнюю комнату.
Кольридж проводил его задумчивым взглядом.
— Плохо, Люстиг. Беспокоит меня Торн… Это — гениальный ученый, из числа тех, что рождаются раз в сто лет, и совсем ребенок в вопросах политики. Сейчас он не только потрясен, но и просто раздавлен. Произошло самое страшное для него: он увидел, что до сих пор шел ложным путем, что результаты его труда, дела всей его жизни раскрылись перед ним в совершенно неожиданном виде. Выдержать на старости лет такой удар трудно.
— А вы, Кольридж? — тихо спросил Люстиг.
— Я? — профессор пожал плечами, закурил сигарету. — Что говорить обо мне? Я всегда был второстепенным персонажем в той трагедии, которая зовется жизнью. Мне, пожалуй, следовало бы родиться женщиной: я везде и всегда выступаю нянькой… Нянчил академика Торна и заботился о его занятой только собой гордячке жене, как умел, заботился о Тесси. Мне казалось: они без меня погибнут… Так и жизнь промелькнула.
— Промелькнула, Кольридж? Вам еще жить да жить!
— Жить да жить? — он улыбнулся умной, печальной улыбкой. — Если хотите знать, я, наверное, так и умру нянькой. Мне, например, очень хочется понянчить вас, хоть вы и «страшный коммунист».
— Неужели я похож на младенца? — засмеялся Люстиг.
— Для меня — да. А впрочем, шучу, конечно. Скажите, вы влюблены в Тесси?
Люстиг молча кивнул головой.
— А она?
Наступила неловкая пауза. Кольридж потер лоб, вздохнул.
— Жаль. А мне казалось, что она полюбила… — он понял, какой неприятной была эта беседа для Люстига, поэтому перевел разговор на другое. — Боюсь я за нее. Слишком она искренняя и честная, чтобы играть роль фрейлины. Выдаст себя, если не словом, то взглядом. Долго еще?
— Сутки с небольшим.
— А почему именно сутки? Почему бы не начать восстание, скажем, завтра?
— Это нелегко объяснить в двух словах, Кольридж! Скажите, что бы вы сделали, если бы узнали, что кто-то собирается вас ограбить, а то и убить?
— Прежде всего, проверил бы пистолет и положил его в карман.
— Справедливо! В полицию не побежали бы?
— Зачем? Не попался — не вор.
— Вот так оно и есть! Мистер Кейз-Ол замахнулся на весь мир. На его стартовых столах уже стоят более трех тысяч баллистических ракет с атомными и водородными бомбами. Все знают, на кого они направлены, да только что поделаешь? «Мистер Кейз-Ол — против атомной бомбы». А ракеты — «на тот случай, когда нападут коммунисты». Понятно?
— Так, Люстиг. Итак, Кейз-Ол станет общепризнанным преступником против всего человечества только тогда, когда нажмет на пусковые кнопки стартовых установок? Мало пользы из такого признания!
— А вы предлагаете, чтобы войну начал СКГ и был проклят человечеством как агрессор?
— Я хотел бы, чтобы войны не было вообще.
— Наши стремления совпадают. — Люстиг выдержал долгую паузу, потом сказал: — Представьте себе такую сцену: гангстер выхватил оружие, нажал на гашетку — а выстрела нет… Поэтому хватайте преступника, отдавайте его под суд! Он раскрыл себя перед всеми.
— А пистолет?
— Патроны из него заранее вытащит ваш верный друг.
— Понимаю, Люстиг… Итак, от нас зависит, раздастся этот выстрел?
— Да.
Разговор прервалась. Тихо перематывалась нить на катушках магнитофона. Подмигивал зеленый глазок аппарата. Сосредоточенно щелкали переключатели электронновычислительной машины, которая готовила для кибернетической «сколопендры» новую программу — для голоса Мэй.
Кольридж и Люстиг молчали. Каждый думал о своем.
Так бывает в блиндаже перед боем: бойцы задумаются, окунутся в воспоминания. Мелькают в памяти картины прошлого. Прежние мечты начинают казаться ненужными, лишними. И собственная жизнь, и жизни знакомых людей вспоминаются так, будто пришел момент, когда нужно взвесить и оценить, осудить или одобрить. А впрочем, так оно и есть: вскоре загремит бой, и не один упадет замертво на мягкую землю родной планеты, не способный уже ни мечтать, ни мыслить.
Кольриджу вспомнился эпизод из далекого детства — случай из тех, которые врезаются в память навсегда.
…Автобусная остановка посреди голой степи. С неба сеется отвратительно-холодный мелкий дождь. Возле столба с указателем, кутаясь в плохонький плащ, стоит худощавый подросток, по имени Кольридж, и тоскливо поглядывает на автостраду.
Он промок насквозь, и ужасно замерз. Ему жутко: надвигается ночь, а вокруг — ни души.
Можно прекратить эту муку: за две мили отсюда родной дом, где сухо и тепло, где его с радостью встретят отец и мать. Но возврата туда нет. Несколько часов назад Кольридж ушел оттуда, чтобы вернуться инженером или ученым.
Ему не повезло сразу же: неподалеку от дома к парню пристал хулиган и пьяница Лейтес, который понял, что у того есть деньги, и потребовал «выкуп» — пять дайлеров. Кольридж знал, что мошенник не отступится и не отстанет, поэтому с отчаянием обреченного первым бросился на него. Но тот даже не ввязался в драку. Он спокойно скрутил парню руки, прижал его коленом, вытащил из кармана кошелек и пошел себе прочь. Там было семнадцать дайлеров — все, что могла дать мать своему сыну, отправляя в жизнь.
И вот он стоит один на автобусной остановке. У подростка теплится слабенькая надежда: в полночь проходит автобус, на котором работает кондуктором добрый и порядочный дядя Кристи. Надо дождаться, может, он захватит его.
Та ночь запомнилась Кольриджу как воплощение тоскливого, бесконечного ожидания. Автобус дяди Кристи стал для него не просто транспортным средством — это был волшебный корабль счастья, предвестник осуществимости желаний и стремлений.
Тот автобус прошел, не остановившись. Ошеломленный Кольридж сначала бежал за ним, затем сел на край дороги и заплакал — впервые за невыносимо тяжелые сутки.
Так он и просидел всю ночь. Мимо него гордо мчались блестящие красавицы легковые, равнодушно проплывали автобусы,
