Кивнув своим мыслям, я побрела к выходу из Университета — широкой каменной арке, сразу за которой начиналась городская улица. Уже у самого выхода я неожиданно заметила худощавую фигуру старосты. Тот увлечённо беседовал с деканом, зверем которого оказалась ящерица.
“Вот чёрт! Теперь меня точно выпнут”, — в панике подумала я, пробираясь к выходу.
Я надеялась проскочить незамеченной, но серый зверь старосты повёл носом и уставился в мою сторону. Ящер тоже повернул голову. Его приплюснутая чешуйчатая морда напоминала инопланетное чудище. Из безгубого рта показался раздвоенный красный язык. Взгляд жёлтых глаз буквально пригвоздил меня к месту, будто муху иголкой.
Декан и староста всё ещё беседовали. Сквозь дымку я видела их обращённые к друг другу лица, но звериные морды следили вовсе не за разговором. А за мной.
Лиса заскулила, как потерянный детёныш. Наверняка, эти двое говорили про меня… От недобрых предчувствий холодом обдало спину. Тяжесть взглядов ощущалась физически, точно мне на плечи давили кулаки в стальных перчатках. В воздухе пахло угрозой. Но вот, арка, наконец, была пройдена, и я понеслась к остановке, спряталась за её стеклянными перегородками и только теперь перевела дыхание.
Страх сжимал горло, как заводное стучало сердце. Хотела бы я никогда больше не встречаться с Койотом. Но что-то подсказывало — если он захочет, сам найдёт, как бы не пряталась.
Всё ещё дрожа, я запрыгнула в автобус и без сил повалилась в свободное место. На миг прикрыв веки, я вновь увидела глаза-иглы Ящера и оскал Койота. Кто-то тронул плечо, и я подпрыгнула на месте. Лошадиная голова покачивалась сверху, как музейное чучело. Слюнявые губы прошлёпали:
— Как не стыдно? Уступите пожилой женщине место!
Я спрятала лицо в ладонях и заплакала. Это были самые горькие слёзы в моей жизни.
Сцена 2. Сон
Темнота обступает плотным кольцом, к ушам едва пробиваются звуки. Кто-то распахивает скрипучую дверь, ведущую на крышу, и тьму, точно дым, вытягивает наружу.
Под звёзды первым выбегает совсем юный парень: со вздёрнутым носом, тёмно-рыжими вихрами и крупной родинкой у глаза. Парень весь светится, словно в груди у него живёт собственное Солнце. На фоне звёздного неба и одинокой, обшарпанной крыши, парень кажется бесконечно чуждым. Но вот, к нему выходит девушка, берёт за руку, и всё становится на свои места.
Парень подкидывает каменные крошки и, расставив руки, ходит по самому краю пятиэтажки. Ему неведом страх. Смерть и болезни — это про кого-то другого. Может даже про другой мир. Про другую реальность. Отражая глазами звёзды, девушка влюблённо смотрит на бесстрашного парня. Она ниже ростом и кажется младше. У неё крупные, как мармеладные дольки, губы. Ресницы, тяжёлые от туши, отбрасывают на щёки длинные тени. Она что-то счастливо кричит, показывая миру крупные передние зубы и щербинку между ними.
Время ускоряется. Так всегда бывает, когда эти двое вместе, но в этот раз в воздухе разлилось предчувствие беды. Оно давит хрупкую радость, пока та не превращается в осколки. И вскоре улыбки подростков съедает злоба. Они с ненавистью кричат друг на друга. Ночь дрожит, звёзды падают стеной искр. Крутится мир, а парень шагает по самому краю. Ненависть чёрной тучей обнимает его за плечи. Крыша кренится, и парень с рыжими вихрами срывается в пустоту.
Мир замирает, осознав ошибку. Девушка кидается к краю. Слишком поздно, чтобы успеть… Она тянет руку, воя от страха. Она готова на всё, и её рука, словно по волшебству, вдруг удлиняется. Горящие, сотканные из светящегося дыма, пальцы хватают за шиворот застывшего в воздухе парня, и, через миг, он уже лежит на крыше рядом с девушкой.
Они оба кричат, но по разному: девушка — от боли и ужаса, парень — от страха и открывшейся правды.
Видение померкло, сон потерял очертания. Я с криком проснулась, снова дрожа, как тогда, несколько лет назад.
Заснуть удалось лишь под утро…
Сцена 3. Предупреждение
Кожа у меня была бледная, ближе к молочной. Голубые глаза смотрели угрюмо из-под отросшей чёлки. Губы — плотные, крупные, вечно яркие, как полоски непрожаренного стейка. Оскалилась сама себе — и между передними зубами обнаружилась щербинка. Так и не дошли руки поставить брекеты, а ведь сколько раз собиралась. Рост — чуть ниже среднего, фигура худощавая, но подтянутая, спасибо ненавистным стометровкам. Да, без особенных форм, но и плоской меня не назовешь. В общем, обычная. Мимо пройдёшь — не заметишь.
Я стиснула челюсти, сосредоточила взгляд. Отражение в зеркале выцвело, а на его месте проявилась белая вытянутая морда с умными жёлтыми глазами и блестящим носом. В пасти — клыки и влажный язык. Шерсть густела на шее и плотными волнами покрывала тело.
Я тронула себя за пушистые плечи, за бока. Это всё ещё было моё тело — тело человека, но покрытое белым мехом, с полукружиями когтей на вполне человеческих пальцах, и пастью, полной острых клыков. Если бы я сосредоточилась и прогнала образ лисы, то под пальцами снова обнаружилась бы человеческая кожа. Два в одном, как говорится…
Лиса и человек объединились, и всё же я различала свои чувства и её. Иногда мы действовали вместе, а иногда словно раздваивались, противореча друг другу. Я тянулась в одну сторону, лиса в другую — точь в точь двухголовая гидра… У других людей, как я заметила, было также.
Иногда человек и его зверь действовали заодно, как единое целое, а в другой миг показывали разные эмоции, смотрели в разные стороны, будто между ними случился рассинхрон, и они не могли договориться, что сделать и как действовать.
Что если зверь — это вроде рудимента? Забытый звериный предок, который всегда рядом, как часть тебя, и вместе с тем — отдельно?
Невольно мне вспомнился один мальчик из детства. Обычный паренёк, с которым мы познакомились в кружке рисования для младшеклассников. Не помню его имени, только прозвище полученное за белобрысую макушку — Репа. У Репы на ноге было шесть пальцев. Почему-то родители не стали удалять рудимент. Может быть они посчитали это забавным? Сын-мутант — вот так шутка… Или были из приверженцев “натурального подхода”.
В итоге, шестой палец гордо демонстрировался всем желающим в свободное от рисование время и был предметом всеобщей зависти. Палец умел сгибаться и вздрагивать от щекотки, но Репа как-то поделился, что хоть и чувствует прикосновения, не может до конца управлять лишним пальцем, что тот двигается по своему собственному усмотрению и желанию.
Репа однажды сказал, брезгливо рассматривая аномалию: “Словно пиявка к ноге присосалась”. Но подумав, добавил: “Но если эта пиявка делает
